Я щадил вас. Я строго запретил Марихен показывать хоть одну из жутких фотографий — сделанных, признаться, по моей собственной просьбе — наших так называемых альковов. Ведь я мог аж до XVII века проследить, кто спал в этой затхлой постели под балдахином, кто с поджатыми ногами, кто в чепце или ночном колпаке, беспробудно, хладным сном: сморщенные старухи, беззубые старики, дети, безвременно скончавшиеся от чахотки или — позднее — от испанки. «Нет, — сказал я Марихен, — эти снимки с мертвецами оставим для внутреннего пользования».

Даже Паульхен, который, исполняя обязанности ассистента в темной комнате, ведал гораздо больше, чем признается сейчас, не видел этой альковной серии. Всех усопших: приходских смотрителей, их жен, мастера-корабела Юнге и, наконец, его дочь Альму. В ее лавке продавались лакричные палочки и леденцы по пфеннигу за штуку не только для Лены, Мике и Рике, но и для всех деревенских детишек…

Однако вам этого то ли мало, то ли чересчур много. Да, дети, знаю: Быть отцом — это притязание, которое нуждается в постоянном подтверждении. Поэтому мне приходится лгать, чтобы вы мне верили.

Жили-были дети. Теперь они необратимо повзрослели, платят налоги, считают у себя, как Пат и Жорж, седые волосы, уже примеряют, как Лара, роль бабушки, хотя эту роль предстоит играть еще не завтра, или же, подобно Ясперу, испытывают перегрузки от слишком плотного графика деловых встреч; но теперь все они, ввосьмером, собрались у Лены, которая пригласила братьев и сестер, выкроив свободный день между двумя театральными спектаклями: «Времени у нас немного, если мы хотим закончить дело к октябрю».

«Причем мы должны действовать под папину диктовку. Он же все выдумывает за нас!» — возмущается Нана.

«А меня он заставляет говорить слова, которые сам я никогда бы не произнес», — жалуется Таддель.

Похоже, братья и сестры готовы объявить забастовку — Пат называет ее бойкотом, — но Жорж останавливает их: «Пускай Старик потешится…» А Паульхен обещает рассказать «потрясающие истории из темной комнаты».

Лена снимает квартиру в Кройцберге, на пятом этаже старого дома, подвергшегося капитальному ремонту. Предполагается, что на этой встрече речь пойдет о Яспере, Паульхене и Тадделе, однако сюда приехали издалека также Лара и Пат. Нана взяла для поездки отгул, потому что ей «нравится слушать давние истории, в которых она в свое время так хотела бы поучаствовать сама». Жорж прибыл с новыми сомнениями. Вооружившись техническими подробностями, он ставит под вопрос модель фотокамеры: «С ума сойти, Старая Мария пользовалась не более качественной бокс-камерой „Агфа-специаль“ — я совершенно уверен, — а самой дешевой моделью, „Прайс-бокс“. Эта модель стоила всего четыре рейхсмарки. Ее выпустили в тридцать втором году, когда разыгрался мировой экономический кризис. Тем не менее продажи составили около девятисот тысяч штук».

Жорж пространно объясняет, как проводилась рекламная кампания: чтобы приобрести «Прайс-бокс», потенциальный покупатель должен был собрать четыре монеты достоинством в одну рейхсмарку с буквой, которая указывала на город и монетный двор, где производилась чеканка: получалась аббревиатура A-G-F-A. «Люди в очередях стояли!»

Услышав это, Таддель высказывает принципиальное соображение: «Не важно, какой фотокамерой она снимала, зато потом она мошенничала и жульничала, причем так ловко, что нам оставалось только верить».

Засим следует молчание, которое прерывает Пат, задав вопрос, почему Нана через несколько лет после падения Стены сменила школу: «Зачем понадобилось переезжать в Восточный Берлин? А чтобы стать акушеркой, ты даже перебралась к саксонцам в Дрезден». Один из сыновей — Таддель или Яспер? — не удерживается от язвительного замечания: «Стала настоящей „осси“!» Нана откликается: «В принципе так оно и есть».

Лена подает на стол богатое сырное ассорти с оливками и грецкими орехами, а также разные сорта хлеба. Паульхен откупоривает белое вино. Вся восьмерка, забыв на время о своей взрослости, начинает говорить наперебой.

Когда же все-таки отцу подарили крысу?

Разве не ко дню рождения?

Он давно ее хотел.

Гораздо хуже! Крыса сидела в клетке под рождественской елкой.

А мне папа сказал: «Крысы определенно переживут нас, род людской…» — именно так он выразился.

«…потому что эти грызуны оказались жизнеспособными даже на атолле Бикини, который подвергся радиоактивному заражению».

Знаем мы его словеса!

Только крысу ему достала не Мария, а Ромашка, причем не без труда.

Зато едва клетка очутилась в мастерской, тут же в ход пошла «Агфа».

Ладно, Паульхен. Крыса подождет, хотя зверушка была классная. Пусть сначала Яспер расскажет, как Старушенция разоблачила его, причем весьма хитрым способом.

Не люблю про это вспоминать. В деревне мне никак не удавалось прижиться. Не с кем было поговорить о книгах, о фильмах. С вами — тоже. В школе дела шли неплохо, но в остальном — полный абзац. А у вас-то завелась куча приятелей, среди них и настоящие друзья. Вам даже деревенские праздники нравились.

Таддель закадрил девчонку, довольно симпатичную.

А тебя, Паульхен, вечно поджидали чувихи на автобусной остановке, что напротив нашего дома; некоторые тоже были недурны собой.

Кудахтали как курицы, бегали за тобой.

Но Паульхен не обращал на них внимания.

Спокойно проходил мимо.

Вечно таскался со своей псиной на дамбу. Паульхен и Паула, на дамбе по-над Штёром, курсом на Урендорф, Бейденсфлет…

Он резал камыш и продавал его туристам с парома. Десять пфеннигов за штуку.

Или торчал в доме за дамбой у Марии, которая без особых возражений пускала его в темную комнату.

Потом настала тяжкая пора, когда Старушенции поручили присматривать за нами, так как отец собрался в очередное путешествие, на сей раз по Китаю, Таиланду, Индонезии, Филиппинам, еще куда-то, а под конец в Сингапур…

Он даже уговорил Ромашку поехать с ним.

По-моему, это было еще до того, как он получил свою крысу.

Они отсутствовали больше месяца…

Нет, крысы тогда еще не было, разве только в фантазиях у отца…

Ну и спектакль они устроили перед отъездом!

Помню, фрау Энгель, наша домработница, все кричала у телефона: «Из Китая звонят! Боже мой, из самого Китая!»

Волновалась, бежала через весь дом.

Звала Ромашку: «Идите скорей, пожалуйста. Важный звонок из Китая!»

Звонил посол, который по совместительству был еще и литератором; он непременно хотел, чтобы папа привез ему ливерной колбасы, потому что в Китае, ясное дело, настоящей ливерной колбасы не делают.