Недоволен Шустер остался лишь фортификационными работами. На сей счет его предшественники оказались ленивы и беззаботны. Никакой круговой обороны. Обойдя поросшие соснами склоны холма, гауптман не обнаружил ни одного приличного окопа, не говоря уже о ходах сообщения. Наковыряли саперными лопатами таких ямок, что в них и голову-то не спрячешь, места покрупнее, помясистее — тем более. В первой же перестрелке нахватаешь свинца. Придется самим о себе позаботиться. Мастером фортификаций в отряде гауптмана считался поляк Янушко, ему-то и поручили это дело. Реальной опасности вроде не было, следы за собой заметали аккуратненько, да и болото такое, что только черти в нем и водятся.

Шустер рассуждал так: если советские партизаны могли месяцы и даже годы укрываться в лесах и совершать дерзкие боевые операции, то разве его люди не способны на это? Впрочем, в большую драку ввязываться он не настроен, прибыл сюда не для показных баталий. Его дело — создание сети опорных пунктов, выявление местных жителей, готовых сотрудничать с возвратившимися немецкими властями. А это потребует тщательной маскировки и тишины. Шустер, как никто другой, надеялся и верил, что полоса трагических неудач непременно кончится и перед германскими армиями, километр за километром, опять будут распахиваться уже однажды пройденные, по-прежнему манящие русские дали…

Пока углубляли окопы и траншеи, от майора Баркеля поступило подтверждение о получении от Шустера первой радиограммы. Вместе с поздравлением шеф прислал и задание — попытаться проникнуть в штаб крупного войскового соединения. Вермахт крайне нуждается в информации о ближайших планах его командования, которые либо в оперативных штабных документах, либо в голове крупного военачальника. Гауптман вправе решить, чему отдать предпочтение.

Русские по характеру очень доверчивы и потому уязвимы. Поверили же в лесном хуторе Дубки бывшему начальнику районной полиции Трыньке, будто он конвоирует военнопленных… Номерок сошел, чэпэ не случилось. А могли в один миг накрыть. Заменили бы липовый конвой своим и прямой дорогой в Сибирь…

Конвой… Просто и хитро… Почему бы такой спектакль не повторить? Старшим опять пойдет Трынька. Человек он нагловат, не в меру усерден и роль главного сыграет натурально. За кого угодно себя выдаст. Поведет военнослужащих, немцев, а конвоирами пойдут опять же полицаи, человека три, не больше. Вот и получится ударный кулак. Ворвутся среди ночи в штаб и начнут шуровать в столах и сейфах. Опомнится охрана — пустят в ход оружие.

Гауптман обмозговывал план предстоящей операции, восседая в тени деревьев на толстом, низко срезанном пне. Погожий летний день мог бы настроить его и на иные мысли — было тихо, солнечно, безветренно. Над поляной с голубым разливом цветущих колокольчиков невесомо кружились белые и желтокрылые мотыльки. Нарядный шмель, басовито жужжа, облетал кусты татарника с круглыми лиловыми головками. Прилепившись к стволу сосны, отливающему медью, деловито постукивал дятел. Там и сям порхали непоседливые пичужки. Лес жил своей собственной, далекой от человеческих трагедий жизнью, насквозь пропитанный тишиной и покоем. Он, казалось, как-то отчужденно, с молчаливым укором взирал на людей, сновавших между деревьями. Какая надобность привела их сюда? Целая дюжина сильных мускулистых парней, обнажившись по пояс, вспарывала саперными лопатами пласты жирного дерна, долбила твердую, окаменевшую глину, громоздила из ее глыб рыжие однообразные холмики, словом — предавалась совершенно необъяснимому, бессмысленному занятию. Поляк Янушко покрикивал на них, почти в каждом случае вспоминал свою «Иезус Марию», а иногда выхватывал из чьих-нибудь неумелых рук лопату и начинал орудовать ею яростно, остервенело.

Бесила его медлительность, с какою эти парни рыли окопы, однако главным, что определяло поведение Янушко и сейчас, и прежде, было его желание выслужиться перед шефом. Гауптман, как ему казалось, затем и пристроился на пне, чтобы иметь возможность наблюдать его в работе.

Но Шустер слишком хорошо знал своего адъютанта. Он не сомневался, что к вечеру холм будет опоясан траншеей и окопами если не полного профиля, то достаточно глубокими, чтобы надежно держать оборону. Поэтому все его мысли были лишь о том, как лучше выполнить первое задание шефа. Он прикидывал и так и эдак и в общем-то выходило, что операция должна получиться. Надо, пожалуй, звать Трыньку и ставить ему задачу.

— Слушаюсь, господин гауптман! — Трынька вытянулся в струнку и хотел было взять под козырек, но вовремя спохватился: стоял без головного убора.

— Кого возьмете с собой? Я имею в виду русских, своих назову сам… Чтоб с полной гарантией. Без сюрпризов…

Шустер нахмурился, замолчал. Ему вспомнился тот, хотя и единственный за всю дорогу, но очень неприятный случай со старостой… Пошел мужичок добровольно, слезно умолял не оставлять на произвол судьбы. Боялся, что Советы не простят ему грехов, ведь чего только и не было. Так рассуждал староста поначалу. А когда миновали Дубки, заметно сник, стал по сторонам глазами шарить. Первым заметил неладное Трынька и без особых усилий сообразил, отчего это у мужичка глазки бегают. Ну и, понятное дело, шепнул Шустеру. За старостой стали присматривать, а тот, видно, не почувствовал, что взят на прицел, и среди ночи шуганул в кусты. Погулять по лесу ему, конечно, не дали. Сам Трынька, как бывшее районное начальство, исполнил приговор, вынесенный гауптманом: трижды пырнул штыком в грудь и старосты как и не существовало. На скорую руку вырыли под сосной яму, тесноватую, правда, кое-как впихнули в нее грузное рыхлое тело и забросали сверху всяким лесным мусором… Вот это и вспомнил сейчас гауптман.

— Так с кем отправитесь на дело? — повторил вопрос Шустер.

Трынька за это время успел перебрать в голове своих полицаев и потому был готов к ответу.

— Дуже добре конвой укомплектую… Лишних мени не треба, оце тилько обуза. А як взять два раза по два, то получится четыре. Ото и достаточно. Один шагае спереди, як направляющий, по одному справа и слева, и ще один сзади, замыкающий. Сзади пойду сам, щоб мени всих держать перед очами, — в этом месте гауптман одобрительно кивнул головой. — Хлопцы на такое дело имеются. Брать краше тех, у кого рыло здорово в пушку…

— Рыло? — переспросил гауптман, подняв на Трыньку удивленные глаза.

— Морда значит… У мужиков…

— Ну а пушок?

— Поговорка есть така… Рыльце в пушку — значит виноват. Дуже виноват…

— Итак, кого возьмете?

— Рябцова Ивана… Позвольте напомнить: на его счету семь партизан.

— Знаю. Еще кого?

— Малахова Сергея… Связную партизан собственноручно изничтожил…

— Глуповат… Зачем было? Она бы моим солдатам в живом виде понадобилась.

— Может, и глуповат… По молодости… Но дуже храбрый.

— Ладно, берите. Еще?

— Уханов…

— Новичок?

— Це так… Парень с хутора Дубки, помните? Опорный пункт, где ночевали. Его сам папаша нам навязал. Дед тот — злющий и хитрющий. Дуже щедро угощал нас. И первача поставил.