Алма. Ее зовут Алма.

Я знаю их, этих двух призраков, бегущих по пляжу впереди меня, и все-таки… не знаю. Но все равно они притягивают меня магнитом, я хочу быть вместе с ними.

– Я иду! – кричу я, убегая от новой волны. Мои ноги проваливаются в песок, но я бегу, бегу за девочкой и мужчиной. Но чем быстрее я бегу, тем больше они удаляются от меня. Слезы жгут мне глаза. – Подождите меня! Я иду!..

Тут мои глаза открылись, и та сцена пропала. Ни пляжа. Ни волн. Ни песка. Только Париж.

– Я приду к тебе, Алма, – пробормотала я. – Я приду к тебе.

Чуть позже в тот вечер раздался звонок в дверь. Опустошенная эмоционально, я пожалела, что согласилась встретиться со студенткой из Сорбонны, но отказывать ей сейчас было бы невежливо.

Кое-как поправив растрепанные волосы, я подошла к двери. В коридоре стояла высокая и красивая девушка с каштановыми волосами, подстриженными коротким каре.

– Вы, должно быть, мадам Уильямс, – сказала она, протягивая мне руку. – Я Эстель. Так приятно, что я наконец встретилась с вами.

– Заходите, пожалуйста.

– Вау, – пробормотала она, прижав руку к губам. – Я так и представляла себе эти старые квартиры. Как… импозантно.

Она медленно обошла комнату, восхищаясь всем, от потолка до пола.

– Может, присядете?

– Благодарю. Я не хочу отнимать у вас слишком много времени, но, мадам Уильямс, можно я расскажу, что привело меня сюда?

Я кивнула, чуточку смущаясь.

– Зовите меня Каролина. Расскажите мне о вашем проекте.

– Вот. – Она достала из рюкзачка старую книжку и протянула мне. – Вот это я нашла в университетских архивах. Это дневник французской сиделки, которая участвовала в Сопротивлении в годы оккупации Парижа. Она жила рядом и написала об одной квартире в этом доме.

– О моей квартире? – Я вытаращила глаза.

– Ну, возможно. Я как раз пытаюсь разобраться. Насколько я могу судить, в этом доме жил немецкий офицер высокого ранга. Ужасный человек, обвинявшийся потом в отвратительных преступлениях против человечности. – Она открыла дневник. – Как видите, страницы выцвели и сильно пострадали. Вместе с выпускником научного университета мы пытаемся прочесть текст под ультрафиолетовыми лучами. Не знаю, получится у нас или нет, но попытаться нужно. Пока я разобрала только несколько слов. И имя. – Она ткнула пальцем в испорченную водой страницу. – Селина.

– Постойте! – воскликнула я. – Селина?

– Я понимаю, может, вам покажется странным, – продолжала Эстель, – но я не успокоюсь, пока не узнаю, что пыталась сказать Эстер. Я должна узнать, что там случилось.

Я посмотрела на дверь моей спальни.

– Подождите секунду. У меня есть одна вещь… может, вам будет интересно взглянуть. – Через минуту я вернулась с ящиком для сигар.

– Что это?

Я открыла ящик.

– Письма Селины мужчине, которого она любила.

– Где вы их нашли? – ахнула Эстель.

По моей спине поползли мурашки, а на руках выступила гусиная кожа.

– В шкафу гостевой спальни. Ящичек был спрятан за стенкой. Я не знаю, кто и почему положил его туда. Я прочла несколько писем. От них болит сердце. Я собиралась прочесть все, но сейчас у меня слишком много проблем в собственной жизни. Вот, возьмите. – Я отдала письма девушке. – Возьмите их. Может, они помогут вам в вашем проекте.

– Вау! – воскликнула она. – Это… удивительно.

Я улыбнулась. Как приятно помочь кому-то раскрыть загадку, даже если она не твоя.

– Может, это и бесполезно, – сказала она, закрыв ящичек и пряча его в рюкзак, – выяснять правду об этой истории, когда прошло столько лет, а много других историй так и канули в небытие. Селина одна из тысяч, но меня почему-то она притягивает к себе. – Эстель вздохнула. – Моя соседка по комнате Лизель не понимает, почему меня так интересует оккупированный Париж. «Другого Гитлера уже не будет, – говорит она, – так что зачем тебе это?» Но я гляжу на это иначе.

– Может, она и права, – согласилась я. – Но если даже мы уверены, что подобное больше не повторится, мы все равно не знаем, так ли это. Кроме того, я согласна с вами и считаю, что надо учиться на примере прошлого.

– Спасибо, – поблагодарила Эстель, вставая. – Я ухожу. Как бы мне ни хотелось взглянуть на ту гостевую спальню, о которой вы сказали, уже поздно, и мне пора идти. Я хочу еще поработать сегодня. Вы не возражаете, если мы встретимся еще раз?

– Конечно, нет.

– Спасибо.

Дверь закрылась, а я невольно продолжала думать о Селине. В этом странном изгибе судьбы моя жизнь неожиданно переплелась с жизнью той женщины, чья жизнь была такой же беспокойной и печальной, как и моя собственная.

Начались телефонные звонки, сначала медленной струйкой, а потом хлынули непрерывным потоком. Первой позвонила мадам Лоран.

– Извините, что беспокою вас дома, но ваша лавка закрыта, и я вынуждена отменить мой заказ на субботний вечер. Знаете, ничего личного. Просто я даю очень важный обед и заказала цветы в другом месте.

– Конечно, мадам, – ответил ей папа без малейшего намека на разочарование. – Мы абсолютно вас понимаем.

Потом позвонила мадам Клеман, которая пять лет назад прислала к нам больше пятнадцати человек из своего круга богатых и влиятельных друзей.

– Дорогой мой, к сожалению, я вынуждена сообщить, что решила больше не украшать цветами мой воскресный завтрак.

– Да, мадам Клеман, – сказал папа и покорно положил трубку.

Следующей была мадам Фонтэн; она всегда была такой любезной и каждый год дарила Кози подарки ко дню рождения.

– Я решила, что нехорошо тратить в военное время деньги на цветы, раз я могу поделиться ими с нуждающимися. Конечно, вы меня понимаете.

– Да, мадам Фонтэн, – ответил папа.

Почувствовав папино отчаяние, я после этого стала сама отвечать на звонки. По крайней мере, на дюжину звонков.

– Да, мадам.

– Конечно, мадам.

– Если вы передумаете, мы будем на месте.

– Вы правы, мадам.

– Да, мы понимаем.

Клиенты покидали нас массово, но разве мы могли их осуждать? Общаться с евреями было рискованно, и все это знали. Да, мы евреи. Те самые евреи, у которых они покупали самые красивые цветочные композиции в самые важные моменты жизни: на свадьбу, крестины, рождение детей, похороны близких, помолвки. Если они доверяли нам тогда, почему не доверяют теперь? Мы не изменились, изменился Париж. И теперь с нашим бизнесом покончено.

У папы были кое-какие сбережения – небольшие, но достаточные, чтобы продержаться несколько месяцев, пока я не найду работу. Возможно, Ник поможет мне устроиться в пекарню. Буду продавать пирожные или обслуживать столики, может, даже в… «Бистро Жанти»! Мадам Жанти хоть и не любит меня, но ради сына она наверняка возьмет меня в официантки до возвращения Люка.