Впрочем, если бы кто-то спросил у администратора, с кем она только что беседовала, ответом стал бы недоуменный взгляд — по причине отсутствия воспоминаний о разговоре.

Быньги и «казашка»

Ману никуда не сбежала. Судя по легким намекам на темные круги под глазами, она тоже спала не очень хорошо; вставать пришлось рано, так как вылет планировался в восьмом часу утра.

— Я лечу с тобой. — Только и передернула она плечами в ответ на вопросительный взгляд профессора. — Не пропадать же деньгам за билет, хоть ты и прохвост, обманом заполучивший мой паспорт.

Проглотив «прохвоста», Лозинский кивнул. Излишне упоминать, с каким мрачным и хмурым видом женщина передала ему в зале вылетов аэропорта свой смартфон, предварительно набрав номер сеньоры Торнеро.

Голос Аллы был наполнен самыми разными эмоциями. Тут было все: отчаяние, злость, разочарование, какая-то детская обида — и много чего еще.

— Зачем?.. — простонала она в трубку вместо приветствия, так что у Лозинского действительно шевельнулось в глубине души некоторое чувство вины.

Тут же он вспомнил о рекомендациях Елены и привычным мысленным жестом дал себе увесистый подзатыльник.

— Затем. Это не невинные игры с поиском сокровищ в финале. На кону жизнь. Чужая жизнь, Алла. Которую ты собираешься перечеркнуть, как строчку на листе бумаги.

— Я говорила, что это наше с Ману дело! Ты влез! — обвиняющим тоном добавила собеседница. — Ты понимаешь, что малейшее сомнение со стороны Ману — и ничего не выйдет! Ни-че-го!

Не приходилось сомневаться, что метиска ночью рассказала ей все — или хотя бы то, что помощничек знает гораздо больше положенного. Поэтому как бы хорошо не скрывала Алла свои эмоции, к обвинению в голосе примешивался почти суеверный страх. Она не понимала, как Лозинский вошел в курс дела столь быстро, а поверхностные объяснения Мануэлиты с его слов (какие-то странные звонки нехорошим людям всех мастей и в любом поколении) мало что прояснили. Хотелось бы знать, сообщила ли Ману о том, что увидела на кладбище с помощью своего проводника в тот мир, с которым мало кто соприкасается при жизни… Что, взять Аллу за шиворот и показать ей то же самое? Пусть знает, куда она толкает свою то ли подругу, то ли наперсницу под видом «помощи»?! Хорошая идея. В Екатеринбурге кладбище большое, впечатлений хватит.

— Я влез?.. — холодно переспросил мужчина. — Давай напомню, кто меня втянул. Из Хантов есть рейс. По-моему, в час дня или что-то около этого. Сегодня понедельник, все командировочные улетели с утра, так что билеты должны быть. Думаю, ты догадываешься, куда я хочу попасть. В тот дом, где все начиналось.

— Но я туда не хочу!

— Тебе и не нужно. Но будет лучше, если ты действительно мне поможешь. Ты общалась с кем-то из сокурсников, кроме Вадима? Кто и как подал тебе идею относительно расплаты то самой монетой? И, наконец, так ли ты несведуща в ее истории — я имею в виду не чеканку фальшивых денег Демидовым, а то, как этот рубль связан с семьей Есении Осокиной?

Похоже, осведомленность о фамилии окончательно выбила Аллу из колеи. В трубке раздались короткие гудки.

— Надеюсь, сеньора Торнеро в сердцах не разбила свой телефончик. — Лозинский вернул смартфон мексиканке с подмигиванием: — Ты с ней болтала ночью по душам или по делу? Испанского я не знаю, но разговор-то слышал.

— По делу. — Вздохнула Ману. — Я уже ни в чем не уверена, Антонио.

— Так поделись сомнениями, я весь внимание.

— Позже.

Объявили посадку. Во время недолгого перелета Ману просто спала. Лозинский попробовал последовать ее примеру, но не мог уснуть. Он периодически посматривал на ее профиль, на спокойное и расслабленное во сне лицо: золотистая кожа, длиннющие черные ресницы, бархатной тенью украшающие сомкнутые веки… необычный рельеф и скульптурная лепка, едва заметные признаки возраста… Она ведь очень красива! Ей ведь только тридцать девять лет, и какой бы ужас прошлого не наложил свой кровавый отпечаток на прожитые годы — всегда есть то, ради чего можно жить дальше. Почему-то захотелось провести пальцем по смуглой щеке, очерчивая контур скулы — просто потрогать, какова эта матовая плотная кожа на ощупь.

Антон одернул себя: «Ишь! Размечтался! Что за нездоровые фантазии! Привык, понимаешь, к регулярной половой жизни с Ингой! Все, переходи из регулярных боевых частей в эпизодические снайперы!»

Видя, что Мануэлита несколько съежилась во сне (в салоне самолета, поначалу жарко натопленном, включили интенсивную вентиляцию, а тревожить женщину, чтобы достать с багажной полки куртку, не хотелось), профессор вызвал стюардессу и попросил плед — укрыть соседку. Сосед же с краю, как назло, тоже спал, сладко, с похрапыванием, так что пришлось бы будить двоих. Антон старался все делать тихо, незаметно, и был уверен, что сработал с точностью и бесшумностью мотылька, порхающего над цветком, и при этом — не задеть Ману. Когда процедура укутывания была закончена, спящая вдруг вздрогнула и пробормотала:

— Чувствую себя начинкой для того самого… пельменя. Под соусом песто. Но все равно спасибо.

* * *

В Екатеринбурге Антон впервые побывал еще до переименования этого города из Свердловска, в девяностом году прошлого века. Попал он туда на поезде, а целью была школьная олимпиада по истории. Позже визит повторился, уже во время учебы на первом курсе — на студенческую конференцию. Потом были и другие поездки — и в диссертационный совет одного из вузов, и снова на конференцию, уже в качестве свежеиспеченного профессора. И все эти годы город менялся, рос и хорошел. Лозинский не понимал и не принимал высказывания тех своих знакомых, которые с многозначительным хмыканьем говорили, как хорошо было в те самые «девяностые». Мол, это были годы истинной свободы, демократии, становления капитала и крутых шальных денег. Живи, как хочешь, делай, что хочешь, говори, что придет в голову, протестуй против всех и вся без последствий, зарабатывай без налогов — авось, не поймают и не прищучат, да и вообще…

Лозинскому было, что возразить. Да хотя бы на примере тех же приездов в Екатеринбург. Он прекрасно помнил, каким ужасным был вокзал этого города, равно как и аэропорт — и как они (да и сам город!) преобразились за прошедшие годы. Он помнил то количество наркоманов, спивающихся бомжей и беспризорных, стреляющих сигареты и нюхающих клей детей — плоды нарождающейся «демократии» после развала огромной страны, которыми были полны привокзальные территории не только в славном уральском городе, но и во многих других. Сказать, что все стало круто, идеально и замечательно — нет, это не так, но… как известно, времена не выбирают. И для того, чтобы эти времена стали лучше, нужно не разрушать до основания, а созидать. Каждому. Начиная с себя самого.

— Куда мы теперь? — спросила Ману, выглядевшая после пары часов крепкого сна гораздо лучше, чем рано утром.

Летели они без багажа, только с ручной кладью (у Антона — ноутбук в просторном чехле, куда удалось впихнуть всякие важные мелочи — от зубной щетки до запасных носков, у Ману — небольшая спортивная сумочка через плечо), так что в терминале аэропорта «Кольцово» задерживаться не пришлось.