Утро Антона Лозинского пошло вкривь и вкось с первых тактов звонка будильника в смартфоне. Антон привык просыпаться под бодрый мотив одной из развеселых песенок группы «Ленинград», но далеко не новый гаджет закапризничал, самовольно перегрузился и заменил жизнеутверждающий хит «Мамба» на установленный производителем сигнал в виде нежного, но скучного птичьего чириканья.

Чириканье надрывалось минут пять, в течение которых Лозинский полусонно соображал, откуда в комнате завелась птица и как ее выдворить вон, а потом… заснул самым банальным образом. Задрых, так сказать. Проспал — пока не позвонили из деканата, намекнув, что профессор истории перешел границу дозволенного, так как не явился на первую пару собственных лекций. Сонный профессор скатился кубарем с постели, подвернул ногу, ударился коленом о прикроватную тумбочку, проклял тумбочку, смартфон и, почему-то, деканат, а затем поскакал на одной ноге в ванную, где напрасно щелкал выключателем света.

Свет отключили, скорее всего, в восемь часов, как и предупреждали вчера объявлением от управляющей компании! Антон собирался безболезненно пережить этот темный период на работе, успев убежать из дому до восьми утра, как и положено: сытым, гладко выбритым, в хорошем настроении.

Особенно — выбритым, поскольку сегодня бритье символизировало новый жизненный этап. Антону нужно было избавиться от самой настоящей пижонской бородки, которая, будто кокетливый воротник из рассказа Тэффи, требовала материальных вложений и бдительно-нежного хозяйского ухода. И если с некоторыми вложениями профессор смирился, не так уж они и велики, то этот вот кропотливый уход вызывал у него изрядное раздражение. Борода нравилась Инге — Инга ушла вчера вечером по обоюдному согласию — борода не нужна. Все! Простая цепочка, протянувшаяся сквозь бурный роман, который по продолжительности можно было сравнить с несколько недоношенной беременностью.

В период этого романа, желая сделать приятное подруге, Лозинский сотворил со своей внешностью все, что она хотела: борода — плюс, буйные каштановые кудри — минус. От нового образа «перло», выражаясь языком Инги, не только ее саму, но и многих других дам из окружения Лозинского. Возглавляли толпу фанаток юные студентки, тоскливо вздыхающие за спиной импозантного препода сорока шести лет, а замыкали — незамужние или разведенные коллеги. Так что, расставшись с Ингой, профессор не без злорадства представлял реакцию всех заинтересованных в бороде сторон.

С вечера он устранил следы пребывания женщины в доме, только вот процедуру расставания с бородой отложил на утро…

А все, поезд ушел! На часах — девять пятнадцать, чая нет, бутербродов нет, бритья нет, в шкафу темно! До университета — три минуты на машине, но пара-то идет, студенты ждут, они будут язвить и ерничать, ибо обычно профессор Лозинский не пускает никого в аудиторию после звонка.

В связи с этим фактом любимая футболка г-на Лозинского, с принтом знаменитой фразы российского министра иностранных дел, касающейся поведения дебилов на международной арене, к случаю не подходила и теряла свою актуальность. Покопавшись в полумраке в шкафу и ударившись головой, Лозинский вытащил оттуда другую футболку, протестного характера, на которой крупным планом красовалась маска Гая Фокса. Она очень даже неплохо гармонировала с сумбурным утром! Гардероб быстро дополнился потертыми джинсами, любимым модным пиджаком с заплатанными локтями, летной курткой, армейскими ботинками на шнуровке и — знаменитой шляпой, из-за которой Антона частенько называли «ханты-мансийским Индианой Джонсом».

Готово! Борода осталась на месте, в желудок провалился гадкий холодный кефир в сопровождении двух печенюшек, профессор выскочил на улицу, завел своего верного, по крышу забрызганного осенней грязючкой «Йети», и рванул навстречу новому дню.

Правда, лекция по истории в ЮГУ Прим. авт.: Югорский государственный университет в этот серый октябрьский денек не состоялась, потому что местный Индиана Джонс до работы так и не доехал.

На перекрестке, ожидая зеленого сигнала светофора, Лозинский почувствовал зверский голод, отнюдь не утоленный парой глотков кефира и печенюхами. А тут, как назло, на краю тротуара стоит и завлекает раскладная вывеска хорошей пекарни, на которой мелом выведено заманчивое предложение:

БЕРЁТЕ ДВОЙНОЙ ЭСПРЕССО — ПИРОЖОК ПО АКЦИИ!

Вход в пекарню — вот, за углом, утренние посетители уже шастают туда-сюда в сопровождении ароматного пара из дверей, сейчас все пирожки по акции слопают! Пекарню Антон знал и любил давно, заезжая сюда в основном вечером после работы. Здесь всегда была вкусная выпечка и отличный кофе. А сейчас времени нет…

— Я не раб желудка! — протестующее сказал Антон самому себе, на что желудок откликнулся вполне себе переводимым бульканьем.

«Голодный профессор — злой профессор!»

Не зря говорят — прислушивайся внутреннему голосу, он тебе плохого не присоветует, любимому. Лозинский крутанул руль, перестраиваясь в соседний ряд под возмущенные сигналы и матерок других участников дорожного движения, а затем пришпорил верного «Йети» и нырнул направо, на стоянку перед гостеприимной пекарней с крепеньким эспрессо и пирожками по акции.

Старая знакомая Галина, повелительница кофе и разного рода булочек, плюшек, шанежек и слоек, удивленно и радушно встретила постоянного вечернего покупателя. Обменявшись с Галиной дежурными шутками о погоде, еде и личной жизни, профессор выяснил, что пирожки по акции есть (вчерашние, да, но за полцены — и сразу!) с курочкой и с картошкой, радостно потер руки и быстро сделал заказ, который был тут же разогрет и выдан в сопровождении порции двойного эспрессо.

Все, пару минут на завтрак, потом — бегом на работу, а студенты еще чуток подождут. Им только в радость посидеть в гордом одиночестве, валяя дурака без препода!

В небольшой пекарне стояли всего четыре столика, и один из них, — прямо у окна, — не был занят. Антон плюхнулся на стул, не снимая своей неизменной летной куртки, сделал обжигающий глоток кофе, надкусил пирожок и…

— Антонио!

… зашелся кашлем…

— Антонио! Глухой, что ли?!

…и усомнился в своей адекватности с утра…

Антона Лозинского окликнули старым прозвищем, подзабытым со времен проживания в Белокаменной. Но дело было даже и не в прозвище, которым Лозинского никто и никогда не называл в Ханты-Мансийске или Сургуте! Нет!..

Человек, громогласно позвавший профессора, был мертв — и уже давно.

Однокурсник и монетная сенсация

Эх, хороша осень в Ханты-Мансийске!

Воздух тут чист, сладок и светел, каким может быть только в местах, не отмеченных крупными промышленными предприятиями, выкашливающими в атмосферу то, что порой приходится вдыхать горожанам без пользы для здоровья. А тут вокруг — природная зона тайги, где очищенный гигантскими зелеными легкими воздух насыщен аэроионами соснового бора и разбавлен свежим ветерком с Иртыша (это зимой ветер станет холодным и злым, а золотой осенью он не страшен). Можно сказать, что легкое дыхание окрестностям обеспечивают шесть тысяч гектар реликтового хвойного леса, природного парка под названием «Самаровский Чугас»: дыши — не хочу!