Клубились щупальца страха и ненависти в темном салоне кроссовера. Рушилась с жалобным звоном битого стекла картина золотого света, вместе с отражением оплывающей свечи, головок сушеных бархатцев и потертого молитвенника в черном переплете.

— Как мне тебя называть? — тихо спросил Лозинский. — Ману или… Агнесс?.. Ведь так назвали тебя родители?..

— Агнесс давно нет. — Смуглая женщина сидела с абсолютно сухими глазами, в которых жажда мести словно выжгла все слезы. — Да. Я стану wayob. Будь ты проклят, Антонио, откуда тебе все известно… Ты такой же колдун, как муж Аллы…

Лозинский затаил дыхание.

— Ее муж?..

— Сеньор Торнеро. Он был сильный brujo. С ним сам президент советовался по особо важным делам… Алла оказалась сильнее, сеньор был стар и знал, что она впитает, поглотит его силу — даже невольно. Он стал слаб, мечтал уйти, как христианин, говорил о том, что нужно жить дальше… Он сделал многое для нашей семьи, потому что знал моего отца с детства, он поставил меня на ноги, но не пожелал помочь мне так, как я хотела.

Сеньор Торнеро был мудр, подумалось Антону, когда помогал склеить сломанную жизнь целой семье. Жаль, что покидая этот мир, он не додумался часть мудрости передать своей жене вместе с прочим наследством.

— А как ты хотела?.. — с горечью спросил профессор, уже уверенный в самом ответе мексиканки. — Вы с Аллой нашли друг друга после того, как она овдовела, и решили вот так друг другу «помочь»?.. На кого ты направишь свою ярость?

Страшная тишина держалась несколько секунд. Затем Ману выплюнула с холодной яростью, рубя слова, будто куски мяса:

— На того, кто нанял трех подонков. Они в тюрьме до конца жизни, но это ничего не значит. Им не будет покоя. Им, их детям. Их семьям. Семьям тех, кто убил моих близких — тоже. Никому. Ни один не умрет своей смертью в чистой постели. Будут уходить в крови и дерьме. Я помогу. И после смерти им не будет покоя — в этом уже мне помогут. Те, кто правит подземным миром… Я все отдам. И жизнь, и душу.

Антон взялся за руль. Женщина сжалась в комок, готовая к отпору — не физическому, но к словесному. Она ждала убеждений, уговоров, она была во всеоружии. Но она никак не могла ожидать того, что увидела позже.

— Ты хочешь умереть ради того, чтобы убивать других — и в том числе тех, кто сам не поднял руку — ни на тебя, ни на твоих родных. Я не brujo, Маняша. Сейчас я покажу тебе то, что могу видеть сам. Нам осталось проехать несколько метров. Быстренько, пока местные сторожа полицию не вызвали. А потом… ты просто дашь мне руку.

Она смотрела с сомнением, недоверием, болью. Она вышла из машины, кутаясь в палантин, ощетинившись под порывами ледяного ветра осенней ночи. Туфельки проваливались в кладбищенскую почву, не успевшую схватиться льдом за несколько часов минусовой температуры.

Руку Ману все же дала — так, по-птичьи, сунула в протянутую твердую ладонь ледяные, как смерть, пальцы. И увидела то, что хотел показать рыжебородый мужчина.

Оно витало в паре метров над землей. Невидимое многим — кроме, разве что, странной пары нарядных людей около могильной плиты, да совы, сидящей на ближайшей сосне. Оно было нелепое. Грязное. Заблудившееся. Отчаявшееся. Жалкое. Не имеющее конечностей, но пытающееся хоть к чему-то прикоснуться, хоть закопаться в пропитанную влагой болота почву погоста, хоть забиться в щель крошащегося памятника. Не имея век, оно хотело закрыть глаза, но не могло. Оно хотело хоть какого-то покоя — но в этом покое было отказано.

— Que es… — прошептала Ману, не в силах сдвинуться с места. — Не говори, что ты не колдун, Антонио…

Прим. авт.: Что это… (исп.)

Лозинский готов был надавать себе пощечин за то, что добавил к ее страхам такое зрелище, но лекарства бывают горькими, и только!

— Самоубийца. — Прошептал он. — Смотри, девочка. Ты ведь крещена по христианскому обряду?.. Ты католичка? Ну, все одно. Так забудь о благородной смерти с петлей вокруг шеи и душой, отданной силам зла. Судить будет Он, а не демоны или боги Шибальбы, чье время прошло. Даже если ты умрешь там, на земле, где их тени до сих пор могут покидать свой темный мир и пересекаться с миром живых. Оглянись.

Она подчинилась. Такие же сгустки непонятной материи — без плоти и подобия жизни, — можно было рассмотреть в белой мутной круговерти подступающего ночного снегопада. Не прощенные. Не упокоенные. Лишившие себя жизни в угаре слабости, пьяных слезах, приступе эгоизма по отношению к близким, в исступлении в ожидании конца света или вечного блаженства, обещанного ловцами человеческих душ. Отмеренная им вечность до окончательного высшего приговора только начиналась…

Женщина озиралась в непритворном ужасе, потому что вместе с внешними проявлениями потусторонних сущностей Антон отчасти передавал и эмоциональную окраску окружения. Это давило, угнетало — так, что хотелось завыть от тоски.

— Антонио… те, кто убили себя, здесь. Где же те, кто… убивал сам?

Лозинский медленно покачал головой.

— Их тут нет. Думаю, они в гораздо более страшном месте. Но однажды — только однажды! — я показывал потомку серийного убийцы призрак того, кто не раскаялся в содеянном. Я не захочу видеть это еще раз.

— А это…

Ману вцепилась в руку Лозинского.

Еще один сгусток грязного бесформенного мрака. Только не в одиночестве. Вокруг него плясало облако красноватых теней, не дававших даже сдвинуться с места. Минута за минутой, день за днем, год за годом.

— Кто-то заигрывает с тьмой и признает себя ее последователем, а потом идет до конца в порыве саморазрушения. Иногда — во время ритуалов. — Ответил профессор, добавляя последнюю каплю в бокал горького лекарства. — Просить-то у бесов можно многое при жизни, а вот дадут ли… Может, и дадут, но спросят по полной… Цена такая, что трата не окупится. Ни местью за смерть близких, ни чем другим. Пойдем отсюда, Маняша.

Профессор был вымотан физически и морально. Волшебным термосом с хорошей дозой виски он перед выходом из гостиницы не запасся, иначе готов был силой влить его в Ману, чьи плечи тряслись в беззвучных рыданиях всю недолгую дорогу до Сургута.

Текила и пепел

— Так кто ты, Антонио?.. Говоришь, что не колдун, но знаешь про меня слишком много. И, как мне кажется, совсем недавно. То ли тебя осенило, то ли кто-то поделился. Сеньора Торнеро исключается. Так кто же?.. Как ты живешь с тем, что можешь видеть?..

Они сидели в небольшом ресторанчике неподалеку от гостиницы, уже расставшись с одеждой «для приличного вида», потому что после визита на кладбище оба страстно хотели переодеться. Администратор гостиницы опять удивилась, когда заметила, что колоритная пара гостей, покинувшая холл несколько часов назад, вернулась в изрядно грязной обуви. Судя по уровню нарядности, эти господа должны были посетить то ли театр, то ли корпоративный банкет в серьезной фирме, а не бродить где-то по болотам.