— Съехал… Она вперед с меня деньги взяла за полгода. А с лыжами допекла. Черт с ней, пусть подавится моими деньгами. Местечко, правда, у нее было неплохое, на углу Колумбуса и Сорок седьмой Манхэттена. Можно было днем заехать, отдохнуть от работы.

— А кем ты работал?

— Мессенджером. Вообще-то я рок-музыкант. Играл на гитаре. Но ребята разбежались, и я пересел на велосипед.

Лососина показалась слишком соленой, пришлось ее отодвинуть. А может, просто не терпелось приступить к стейку, но слишком уж большой кусок, даже два куска.

— Слушай, Боб, выручай… Я, видно, пожадничал.

Паренек пожал острыми плечами.

— Не робей, Боб. На одном йогурте можешь на лыжах не устоять.

Я придвинул к нему чистую тарелку и переложил в нее часть своего заказа — кусок стейка, салат, потом плеснул в бокал вина…

Боб вскинул маленькие красноватые глазки, обрамленные ржавыми ресницами, и, отбросив стеснение, приступил к еде с яростью оголодавшего щенка. Вероятно, обед в вагоне-ресторане не входил в стоимость его билета.

Некоторое время мы резво уплетали и периодически чокались. Вино оказалось не только холодным, но и приятным.

— Оно вкусное, потому что холодное, — поправил меня Боб. — Вы не пробовали вино моего отца. У нас на Великих равнинах есть ранчо с виноградником. Отец и вкалывал там, как кореец. А вообще-то старик работал на заводе резиновых изделий. Он и меня хотел туда определить, но я сбежал…

В вагоне-ресторане было шумно и весело. Пассажиры переходили от столика к столику с вином и тарелками в руках — видимо, ехали люди знакомые между собой или туристическая группа… Временами кое-кто из них покидал ресторан и, пройдя коротким коридором, исчезал за торцевой дверью вагона. Потом возвращался… Торцевая дверь вела на обзорную площадку, примыкавшую к ресторану.

Я не спешил попасть на площадку — ночью ничего не видно, а завтра, поутру, все будет наверняка ярче и острее.

Понемногу Боб «распотрошил» меня — любая информация о России вгоняла его в состояние неистового восторга. Он хлопал ладонью по столу и переспрашивал. Однако он и сам многое знал… Боб слышал о Ленине и Горбачеве. Знал писателей — Солженицына и Ломова (или Сомова, я не понял). И о Чайковском слышал — как-никак музыкант, хоть и «рок», от Чайковского он даже балдел… Что касается города Санкт-Петербурга, то тут Боб стоял насмерть: это американский город в каком-то штате, и все! А насчет красивейшего города мира, так это я вообще перегнул палку: самые красивые города — Нью-Йорк, Вашингтон и Денвер. Ну может быть, еще Роттердам, он слыхал о Роттердаме от отца, который в молодости плавал моряком и бывал там…

— Клянусь, Боб, я тебя сейчас стукну по затылку! — взъярился я не на шутку. — Нельзя же быть таким… Тебе двадцать лет, ты закончил школу, читал книги, смотришь самые разные кинофильмы. Наконец, ты музыкант… Слушай, может, ты меня разыгрываешь? — осенило меня. — Может, ты считаешь, что человек из России — нечто вроде индейца племени навахо? И притворяешься, чтобы не обидеть меня своей ученостью?

А, Боб, признайся! — Я был обескуражен — рядом со мной сидел типичный американский оболтус…

Боб сник. Опустил плечи, лениво гоняя по тарелке стружку картофеля.

— Вы бы слышали, как я играю на гитаре, — произнес он тихо. — Вы сразу бы поняли, что этот малый не промах.

— Да, жаль, что я не слышал, как ты играешь на гитаре, — согласился я.

— И не услышите, — вздохнул Боб. — Гитару сломали… Когда распалась группа, я решил стать койотом, играть на себя, в одиночку. Подобрал местечко на Таймс-сквер, там часто ошиваются разные фаны… Подошел какой-то пуэрториканец и сказал, чтобы я убирался, это его место. Он играл на какой-то железяке с усилителем. Неплохо у него получалось, в стиле хеви-металл… Я перебрался на Ист, встал через квартала два. Играю. Вдруг он подбежал и палкой начал дубасить по моей гитаре…

Боб не закончил рассказ и поднял глаза. Позади меня стояла улыбчивая официантка. Выяснив, что нам ничего больше не надо, протянула желтый квиток. Надо было расписаться. Первым поставил закорючку Боб. Вторым — я…

— Простите, мистер, — сказала официантка. — С вас еще шестнадцать долларов и десять центов.

Я разинул рот…

— Сожалею, мистер. Вино и сигареты не входят в оплаченное фирмой меню. И лососина тоже. Рыба значится как деликатес.

— Но… вы должны были предупредить, — пробормотал я, чувствуя жаркий прилив к голове.

— Я предупреждала вас. Сказала, что принесу «Алька-Зельцер» в случае, если вам станет нехорошо от такой нагрузки. — Ее полные губы ехидно улыбались, и в этой улыбке мне виделась застарелая «любовь» Польши к России.

— Да. Деликатное предупреждение. Дипломатическое.

Официантка выжидательно помалкивала. Я нервно оглянулся и уловил любопытствующие взгляды тех, кто сидел за ближайшими столиками.

— Хорошо. Деньги у меня в купе, — буркнул я. — Но учтите — лососина оказалась… слишком большим деликатесом, я к ней едва притронулся. А сигареты… Я вообще не курю. Пачка как лежала, так и лежит.

— Это меняет дело, — безучастным тоном произнесла официантка и взглянула в своей реестр. — Тогда с вас четыре доллара за вино.

— О’кей! — хмельно подал голос Боб и поднялся с места, разгибая свою тощую фигуру, точно лезвие складного ножичка. — Плачу за вино! Боб положил на стол пятидолларовую купюру. — Четыре за вино и один доллар — ваши типы.

Президент Авраам Линкольн с усмешкой смотрел на происходящее из своей овальной рамочки в центре зеленоватой пятидолларовой бумажки. И вроде подмигивал… Официантка подобрала «президента» и выложила на стол доллар сдачи.

— Спасибо. Но типы мы не берем, — ехидно произнесла она. — Типы входят в счет общей оплаты компанией «Амтрак».

Теперь со стола из своей овальной рамочки следил на конфликтом уже другой президент — Джордж Вашингтон. Боб не стал упираться и вернул доллар в свой карман. Все произошло настолько стремительно, что я не успел отреагировать…

Мы с Бобом направились к выходу из ресторана. На душе было скверно. Так, вероятно, чувствовал себя Киса Воробьянинов, когда покидал аукцион в сопровождении Оси Бендера. И дернуло меня оставить в купе кошелек! Боб же чувствовал себя вполне прилично, бокал вина оказывал свое действие. Он шел впереди, вскинув голову, покрытую кособоким кепарем, сунув руки в карманы и… насвистывая. У багажного отсека он придержал шаг и взглянул на свои лыжи…

Купе Боба размещалось у самой лестничной площадки. Четырехместное и довольно просторное. Спешить было некуда, и я, поддавшись уговорам, согласился погостить у Боба, благо купе он пока занимал один…

— В Канзасе подсядут. — Боб расположился на своей койке.