довольный — работаю. Вечером звонит дочь из Вермонта. Рассказываю. Она в крик: работа опасная; если получишь травму, кто будет оплачивать лечение?! Словом, так меня запугала, что пришлось отказаться… Вновь ищу работу. Скажу тебе, Илья Петрович, хотел войти в океан и не вернуться, только жену жаль, пропадет… С едой мы еще кое-как перебивались, питались в центрах для пожилых. Обед — восемьдесят центов, и еда неплохая. Чисто, уютно, без очередей. Можно и домой взять судок. А то есть и вообще бесплатные обеды. Но я вам скажу, Илья Петрович, унизительно до сердечной боли. И кого мы только в тех центрах не встречали, каких людей! За столом с нами обедал бывший профессор-металлург, пожилой человек, с женой. А жена его когда-то пела по радио, известная была артистка. Москвичи они. Да и другие люди, что попали в переплет в этой эмиграции. Многие хотели бы вернуться, так ведь все там потеряно. Честно говоря, я и сам подумывал воротиться, не в Узбекистан, в Россию. А как прознал, что в России русские беженцы испытывают, как их там размазывают свои же, так охота и отпала. Но надежду я не потерял. По радио, в объявлениях, сообщили — нужен человек на автозаправку. Звоню, говорят: приезжайте. Заправка у черта на рогах, прямо на хайвее, где-то в Нью-Джерси. Приехал. Босс смотрит на меня, вздыхает — стар ты, мистер. Ладно, покажи мышцы. Точно на невольничьем рынке. Делать нечего, сбрасываю куртку, сгибаю руку. Щупает. «Ладно, — говорит. — Ты не обижайся. Видишь, в углу стоят бейсбольные биты. Это будет твое оружие. Тут, на хайвее, иной раз черные руки распускают, требуют бесплатной заправки. Будешь гнать их этой битой. Платить тебе буду четыреста долларов в неделю, работа каждый день, без выходных. Согласен?» Я тут же согласился. А потом прикинул. Работа без выходных, по двенадцать часов в день, — это восемьдесят четыре часа в неделю. Или четыре доллара в час. А одна дорога туда-обратно около пяти долларов. «Ладно, — говорит босс, — половину дороги я тебе оплачу, ты мне понравился…» Подумали мы с женой — даже на похороны не заработаю, если ночью пришьют из-за галлона бензина. Отказался… Месяц проработал в магазине «Узбекские ковры», на Брайтоне. Вот каторга так каторга. На складе ковры спрессованы до потолка. Надо вытащить тот, что запросил покупатель. Развернуть. Потом снова свернуть и уложить на место, если не подошел по вкусу ковер. К вечеру я не чувствовал рук, почище любого отбойного молотка. А получал три доллара в час. Но все равно — работа. И тоже выгнали. А… вспоминать неохота. — Виктор Федорович пошарил вслепую по подносу, но булочки уже кончились. — Словом, я продолжал поиск. Вечерами зубрил английский. Но какой там язык, когда весь день бегаешь по городу, ищешь работу… Особенно я ненавидел эти аппойтменты. Вы знаете, что такое аппойтмент? — Я кивнул: заранее оговоренное время встречи. — Так вот, — продолжал Виктор Федорович, — заполняешь анкеты. Ждешь неделями. Часами просиживаешь в приемной, несмотря на назначенное тебе время. Улыбаешься каждому сопляку-сотруднику, чтобы в итоге получить от ворот поворот… Как-то я проходил мимо триста тридцать третьего дома по Седьмой авеню. Читаю: «ХИАС». В Союзе эту организацию считали оплотом сионизма. Их и еще «Сохнут». Они помогают евреям, я это знал. А вдруг и мне помогут? Зашел, записался на аппойтмент. Жду, дождался. Пришел с женой, оба русаки, за версту видно. Сидим ждем. Кругом евреи. Поглядывают на нас, удивляются. Наконец нас приглашают за барьер. Входим. Симпатичный такой паренек-сотрудник, сидит в ермолке. Какие проблемы? Говорю — ищем работу, который год. Паренек куда-то звонит, долго лопочет, потом объявляет, что договорился с «Найяной», это Нью-Йоркская ассоциация новых американцев. Идите, мол, туда, возможно, помогут. А на прощание спрашивает: «Вы еврей?» — «Нет, — отвечаю, — не повезло». Паренек покрутил головой, вздохнул… Пришли мы в эту «Найяну». Первый вопрос — национальность. Я им говорю, что не прошу никакой помощи, в смысле материальной, помогите только с работой. Вежливо извиняются, кофе предлагают. Объясняют, что их организация помогает только евреям, имеющим статус беженцев. Вначале я вспылил, потом подумал — вот он, чертов «пятый пункт», только наоборот. В России их жучили, а в Америке — нас, такое вот коромысло. «Вы, — говорят, — обратитесь в Толстовский фонд. Вы ж не пуэрториканцы какие-нибудь. Идите в Толстовский фонд!» И дают адрес — на Восьмой авеню. Между прочим, русских организаций, подобно Толстовскому фонду, в Америке немерено, в каждом штате. Но я об этом потом узнал. И армянские есть, и грузинские… Словом, поплелись мы на Восьмую авеню. Приняла нас красивая такая женщина. И фамилия — Русанова, Ольга. Вновь слышу — извините, помочь не можем, большой спрос, сейчас столько русских сюда наехало, опять же возраст. И специальность — экономист. Потом все же сжалилась, позвонила в Русскую православную церковь на Ист, Девяносто третья улица, может, там пристроят экономиста. Приходим. У входа сидит мужичок, свечи продает. Разговорились. Он и советует — поезжай, брат, в Колорадо, в город Додж-Сити. Там родственник его жены-американки работает на элеваторе, хорошие деньги зашибает в сезон… Вот и вся история, Илья Петрович.

— Не вся, Виктор Федорович, — лукаво произнес я. — А где ваш второй срок отсидки в тюрьме?

— А… Я тогда работал в магазине «Узбекские ковры». Хозяйский племянник, Заур, вечерами развозил ковры по адресам. Я ему помогал. Как-то мы привезли ковер на Манхэттен, в Гринич-виллидж. Я потащил ковер покупателю, а Заур остался в машине. Возвращаюсь, смотрю — на заднем сиденье лежит макровей, микроволновая печка. Откуда? Заур улыбается, говорит: нашел на гарбиче, рядом с домом. Поехали. Вдруг за нами две полицейские машины. Заур перепугался, останавливает. Нас выволакивают из машины. Полицейский заглядывает в салон, видит этот макровей, достает наручники — цоп! — втаскивает меня в свой «кадиллак». С Зауром разбирается другой коп, из другого «кадиллака». Привозят меня в участок. Народу! Ярмарка! Сидеть негде, только что на полу. Составили протокол, обвинили в воровстве. Как я понял, какой-то тип выставил свой макровей на улицу, тот ему чем-то мешал. Заур его и спиндю-рил. Может быть, он и впрямь не знал, думал, что выставили на гарбич. Иной раз такие вещи выбрасывают на улицу — закачаешься. Есть дома, где все набрано со свалки — от половиков до люстры… Словом, повезли меня в тюрьму. Всю дорогу копы меня материли. Такие вежливые на улице, а оказались хамами из хамов. То ли припугнуть хотели, то ли что, но я и вправду перепугался. Привезли в тюрьму, в какое-то обшарпанное помещение.