попадание? Или я действительно слишком ярко реагирую на каждое появление новенькой?

— Да тут не нужно быть ведьмой! — воскликнула Мартынова и закатила глаза. — Ты когда видишь Аню, у тебя в глазах, как в тех игровых автоматах, загораются сердечки.

Эти слова цепляют. Какие, на хуй, сердечки? Мой предел — красная хрень в сообщениях в виде эмодзи. Я вам, блядь, не романтик, так что этот ванильный чес задвиньте подальше! А то что Тихая, словно кассета в проигрывателе, без перерыва крутится в башке, так это из-за того, что я не получил желаемого. Мне нужно всего лишь «прижечь рану», и вся эта белиберда с одуряющими эмоциями пройдет.

Стопудово пройдет!

Тут же ухмыляюсь и смотрю в окно.

Да кого я, блядь, обманываю!

Нихера это не пройдет. Уже как месяц не проходит. Пора признаться самому себе, что Она — моя. Только моя.

Но иногда меня переклинивает. Особенно когда расслабляюсь алкоголем. Тогда все обостряется, ощущается в разы сильнее. И Тихой становится слишком много. Кажется, что новенькая вытесняет все, что есть внутри меня. Порой хочется выжечь синие стрелы из нутра, обнулить эмоции, очиститься, чтобы… Чтобы заново впустить ее. Чтобы снова утонуть в манящей синеве, чтобы в очередной раз признать, что я попросту одержим ею.

— Маш, мне правда нужна твоя помощь! Кажется, вы неплохо поладили. Помоги мне к ней…

— Яйца подкатить? — шипит Мартынова, раздувая капюшон. — Так это не по адресу. Ты удачно их закатываешь в лунку Жозефины, — и, шлепнув по кулаку ладонью, мол, все знают, что ты натягиваешь Жози, выкатывает фак. — Хрен тебе, ловелас Савельев!

Вот же коза несговорчивая! Но мне нужно ее разговорить, иначе придется снова пасти Тихоню под окнами. А я уже и так себя ощущаю гребаным сталкером.

— Мне просто нужно ее увидеть. Можешь вытащить Аню в кафе, ну, или… Я не знаю… За шмотками в торговый центр… — продолжаю продавливать просьбу.

— Что ты задумал? Признавайся! — сощурившись, Маша складывает руки на груди и принимается меня сканировать.

— Бля, Машка… — не выдерживаю ее острого взгляда. — Не будь душнилой, а. По старой дружбе прошу, помоги. Я просто хочу… — останавливаюсь и прикусываю язык. — Помоги в последний раз. Пожалуйста.

— Хорошо, Савельев! — сдается Мартынова, вскидывая руки. — Но если ты обидишь Аню, клянусь, я выпотрошу из тебя все дерьмо и лентой в твоем же саду развешаю, понял? — громко ударив ладонью по столу, так, что даже Жора подскочил, смотрит на меня с лютой угрозой. Теперь же я не сомневаюсь в ее намерениях надрать мне зад, поэтому просто киваю. — Через полчаса мы с девочками встречается в парке Горького. Аттракционы, шаурма… Аня будет там же.

— Мамасита, ты супер! — вскакивая с кресла, подхватываю Мартынову на руки и делаю несколько оборотов.

— Валите уже! Голова от вас разболелась! — ворчит Маша, пряча улыбку.

Ага… Значит, в шесть часов в парке развлечений. Ну, Тихая, я не виноват, что у тебя подруги такие болтливые. Хотя… Если бы Машка не раскололась, я бы, блядь, как лох снова патрулировал около окон ее спальни.

Смотавшись домой, быстро принимаю душ и меняю шмот — толстовка и рваные джинсы. Часы, банковская карта, сигареты. Собрался быстрее, чем за сорок секунд. И теперь, нервно постукивая пальцами по рулю, жду, пока Султан надрочит свой причесон. Модник херов!

— Он хуже телки, честное слово! — разоряется Глеб, играя в какую-то примитивную игру на мобиле.

— Ну да, парню с района не понять, — ржет Чехов.

— Не знай я его, принял бы за напомаженного пе… Короче, пустил бы его рот на весь район. Серьезно! Он пока яйца намоет, день закончится. А Машка так и так ему не даст, — продолжает тарахтеть Данилевский.

Ох, если бы сейчас в тачке сидел Истомин, он бы принялся порохом плеваться, услышав, что может нагнуть любую, кроме Мартыновой. «Машка» — запретное слово для Даника.

Поглядывая на часы, тянусь к зажиганию. Я уже готов был забить на Султана и сорваться к Тихой. Мы, черт возьми, на десять минут опаздываем. И план по перехвату новенькой у ворот парка с позором провален. Но! Если план А не срабатывает, в ход идет план Б.

Не стоит забывать, что Победа — дело тонкое!

Когда чистоплюй Султан удостоил нас своим вниманием, явил себя народу в полной красе, на часах было без десяти семь.

Час, сука… Целый час я мог любоваться новенькой, но из-за одного расфуфыренного хера давился слюной.

В парке быстро бросаю тачку на парковке и иду искать свою Венеру. Предвкушая нашу встречу, не замечаю того, как с каждым шагом все сильнее ускоряюсь, и теперь обычная прогулка больше на какой-то пеший марафон смахивает.

— Сава, ты в кругосветку что ли собрался? Куда так втопил? — голос Данилевского вынуждает меня тормознуть. — Давайте пожрем. Я пиздец какой голодный.

Голод…

Я его тоже испытываю. Вот только речь идет далеко не о еде.

Забегая в ларек с шавухой, быстро делаем заказ. И все сейчас происходит «быстро», потому что меня попросту ломать начинает от того, что я уже как сутки не видел Тихоню.

Накормив голодного Данилевского, идем в сторону автодрома. Никогда не понимал, в чем прикол этого аттракциона, от которого так тащится Султан. Странно наблюдать, как здоровые мужики пытаются уместиться в мини-версии машины.

Но как только мы подошли к кассе, чтобы купить билеты, Жора толкает меня в плечо, кивком головы указывая на стоящих рядом девушек в соседней очереди.

Тело тут же напрягается. Я, как пиздюк малолетний, суетиться начинаю. Таращусь на свою Тихоню и приход ловлю.

— Какие люди! — тянет Чехов, привлекая к себе внимание. — Дамы, мое почтение! — и сгибается в глубоком реверансе.

— Привет, красотки! — Даник, мастер обольщения, тут же приобнял Машу за талию, за что получил леща. — Погнали на тачках кататься? Мамасита, гоу, прокачу с ветерком!

Пока эти двое снова схлестнулись в словесной перепалке, обхожу Глеба и оказываюсь рядом с Тихой. Она же, не желая общаться со мной, просто прячется за спиной Островской.

— Серьезно? Думаешь, тебя это спасет? — смеюсь с легкой издевкой, потому как Лилу, забывая обо всем на свете, снова теряется в сети, запуская прямой эфир с подписчиками. — Идем со мной на колесо обозрения? — принимаюсь искать любые способы остаться с новенькой вдвоем, потому что мне позарез нужно снова почувствовать ее. — Уверен, ты еще не видела наш город с высоты птичьего полета.

Как же мне хочется ее обнять …

— Знаешь, Мирон, мой предел — детские качели, — быстро выдает Аня, посмотрев на меня с опаской. Неглупая, сразу поняла, чего добиваюсь. Но