– Только скажи «хочу»? – ехидно поинтересовался Николай.

– Да нет. Это одна из моих основных функций. Поиск плохо оконтуренных событий в пространственно-временно2 м континууме. Я могу самостоятельно как бы осуществлять перемещения в пространстве-времени, без хронотопа, в отрыве от команд штрих-кодера…

– Как это может быть? – удивился Николай.

– Это возможно, так как в этом процессе переноса материи не происходит. Я делать там ничего не могу. Сам. В других временах и координатах. А я и не делаю. Я только наблюдаю, говоря понятным тебе языком. А если более точно, я регистрирую адреса интересующих тебя событий и штрих-коды соответствующих им времен и координат. Зная точные адреса, мы потом сможем читать отсюда, наблюдать в качестве очевидцев как бы – с помощью штрих-кодера. Я добываю, фигурально говоря, не книги, которые ты хочешь прочесть, а только их точные штрих-коды, адреса: номера стеллажей, на которых они стоят, ряд, место в ряду. И более детально: страница, абзац, номер строки, с какой буквы начать чтение. Ну, в общем, полный поиск по протоколу 17Н302/12ТСР-75, если тебе это о чем-то говорит…

– Нет. Ничего не говорит. Все это сложно…

– Ну а попроще, если совсем уж честно, то и эти адреса я достаю тоже отсюда, находясь в этом мире и в этом времени. Я просто должен исчезнуть на время из виду и перестать подчиняться командам штрих-кодера, пока не выполню свою задачу. Мне нужно, чтоб меня в это время не отвлекали. Но вам, людям, трудно вдолбить в головы, что я в замоте, не надо меня дергать. Поэтому такие голограммы, как я, всегда говорят: «Ну, я пошел летать по временам и пространствам, собирать информацию. Пока!»

– Теперь все понятно.

– Я буду отсутствовать не меньше часа, но не больше двух. Приступать?

– Приступай. Хотя постой! Зажигалки у тебя с собой нет?

– О господи!

Поросенок снизился, сел на кучу дров, собранных Николаем с побережья всего заливчика, а затем стал проваливаться вниз, проходя сквозь плавник и коряги как привидение. Опустившись почти до самого основания приготовленной кучи дров, поросенок внезапно запел:

– Бьется в тесной печурке огонь,

На поленьях смола, как слеза,

И поет мне в землянке гармонь

Про улыбку твою и глаза.

В том месте, где у обычных поросят находится сердце, ярко затрепетал огонек – сначала алым, а затем оранжевым. Появился легкий дымок.

Ты сейчас далеко-далеко.

Между нами снега и снега.

До тебя мне дойти нелегко,

А до смерти – четыре шага.

Звездочка-сердце сверкала уже ослепительно бело-голубым, плавник вспыхнул.

Пой, гармоника, вьюге назло,

Заплутавшее счастье зови…

– Ну что, годится? – спросил поросенок, вылетая из разгоревшегося костра. – Или еще что?

– Ты знаешь такого – Бжезинского?

– А как же! – кивнул поросенок. – Американский политолог польского происхождения. Профессор З. Бжезинский. Zbigniew Kazimierz Brzezinski, 1928 года рождения.

– Почитать что-нибудь можно про него, пока ты искать будешь?

– Я тебе мозги компостировать не вправе, ты сам набери на штрих-кодере его фамилию и выбери опцию «задуть в мозги», понял? – сказал поросенок и растаял в воздухе, уйдя в свободный поиск.

* * *

До Кольцевой оставалось уже не больше десяти километров, Москва надвигалась, наваливаясь всеми уродливыми щупальцами очумевшего от денег мегаполиса.

Алексей вел «опель» нагло, чуть ли не по осевой, прицепив к антенне зеленый флажок исламистов и приклеив под носом короткие черные усики. Катя, покрасившись ради поездки в жгучую брюнетку, сидела на переднем сиденье рядом с Алексеем, накинув на лицо паранджу. Олена же, робко вжавшаяся в угол на заднем сиденье, выглядела русской деревенской девушкой, которую выкрали для дальнейшей продажи в гарем, так что с точки зрения маскировки машина выглядела безукоризненно.

На эту «военную хитрость» Алексея вынудил пойти его возраст: каждый гибэдэдэшник норовил бы остановить и срезать с него за вождение автомобиля без прав, к тому же в четырнадцать лет. Это стоило от трехсот деревом до двухсот зеленью. Так что смысл маскироваться был.

Маскировочный прием был Алексеем выбран верный, ведь всем известно, что московские менты, живущие стрижкой и бритьем беззащитных и безответных, смертельно боятся остановить невзначай машину истинных террористов – тут ведь можно, вместо взятки, получить, во-первых, враз, а во-вторых, сполна по их гибэдэдэшным заслугам и по общементовской совокупности.

– Далеко еще? – робко спросила Олена, опасливо оглядываясь по сторонам.

– Да уж почти приехали!

– А что это такое?

– Магазины.

– А это? Справа?

– Супермаркет.

– Супермаркет?

– Ну, тоже магазин. Но очень большой.

– А это?

– Оптовушка. Ну, тоже магазин. Где сразу надо много покупать. Не по одной вещи, а по четыре, восемь, шестнадцать, тридцать два… Так получается дешевле, оптом, понимаешь?

– То есть восемь прялок дешевле, чем одна?

– Нет! Дешевле, чем восемь прялок, если их покупать поштучно – одну за другой!

– А зачем их так много? Одна прялка лет сто в хороших руках служит…

– Прялка – да, – кивнула Катя. – А туалетная бумага?

– Туалетная бумага? – Олена лихорадочно задумалась, перебирая всю информацию, имевшуюся у нее. – А что это такое?

– Это – подружка унитаза, – напомнила Катя. – Помнишь, я тебе ее показывала – как лента скрученная. Ты еще думала, что она для того, чтобы невест на смотринах украшать.

Олена испуганно приложила палец к губам, указывая Кате взглядом на спину Алешки, но мгновение спустя, заметив его слегка насмешливый взгляд в зеркальце заднего обзора, покраснела и поспешила сменить тему:

– А это вот, как городок, это что?

– Это ярмарка. Здесь очень много магазинов.

– И все купцы. И везде купцы! Как у вас много купцов-то богатых! А кто же это все покупает?

– Люди! – пожала плечами Катя.

– За деньги? – робко спросила Олена.

– Да, за деньги. Конечно, за деньги. А тут вот, видишь, «Глобал»? Тут за большие деньги.

– А деньги? Откуда все люди деньги берут? – поинтересовалась Олена.

– Работают, – кивнул Алексей. – Зарабатывают.

– Да? – удивилась Олена. – Мы вот все едем и едем, полдня уж. А я никого не видела, кто работает. Все только продают и покупают.

– Увы, это так и есть, – согласился Алексей. – Я тоже работающих не видел. А, нет, помнишь, бабушка на сто сорок втором километре лопатой у себя на огороде что-то копала?