Руданский тоже посмотрел на дисплей. Заметив моё замешательство, пояснил:

– Это отсвечивает зеркало. Я его там оставил, да и позабыл…

– Оно там уже полгода стоит? – уточнил я.

– Ну, да… Никто ведь не спускался туда, да ещё в холодной воде.

Я ещё раз посмотрел на дисплей. Мне показалось, что вижу я не зеркало, а мир, который проявляется в зазеркалье. Иной, не такой, как наш, а вывернутый наизнанку… Или наш был вывернут наизнанку, а тот – и есть истинный, настоящий?

– Так что, – неожиданно спросил дядя Вова, – всё это время алтарь был в воде?

– Всё время… – согласился Руданский.

– А какая перспектива? – уточнил дядя Вова.

– Сам видишь – никакой. Вода стоит на одном месте. Уходить никуда не собирается.

– Алтарь в воде… – протянул дядя Вова. – Что-то мне это напоминает…

– Алтарь в воде! – чётко повторил я. – По-моему, где-то в мифологических сюжетах нечто подобное есть. По крайней мере, словосочетание очень говорящее – «алтарь в воде».

Руданский вдруг оживился.

– А вы знаете, в египетском мифологии есть упоминание о похожем. Будто бы трон Осириса, после того, как он стал царём мира мёртвых, находился в воде. Почему так? Никто толком сказать не может. Но я допускаю сближение понятия «алтарь в воде» и «трон Осириса в воде». Ведь, если рассматривать алтарь в общепринятом виде, то в центре его находится трон, олицетворяющий собой трон Господа.

– А ты, когда возводил этот алтарь, – уточнил я, – думал о чём-то подобном?

– Нет… – признался Руданский. – Всё происходило само собой. Чистый экспромт. Все мои мысли сосредоточились на стеклянном шаре. Чтобы он удержался на торце трубы.

– Так шар там тоже остался? – удивился дядя Вова.

– Конечно… Я же говорю – в алтарь больше никто не спускался.

– Выходит, алтарь «работает» вовсю, – сказал я, – так сказать в автоматическом режиме.

– Как и вся башня, – продолжил мою мысль дядя Вова.

Я провёл по воздуху рукой, как будто бы пытался его погладить.

– И всё-таки другие ощущения. Как-то спокойно, нет того нагнетающего воздействия.

– Ага! – рассмеялся дядя Вова. – И входная дверь не пытается улететь.

Мне подумалось, что все процессы в башне стабилизировались. Она вошла в привычный для неё рабочий ритм, когда все невидимые «шестерёнки» притёрлись друг к другу и больше не требуется сверх усилий для поддержания её функций.

– Тогда мы стремились, – продолжил я, – как можно быстрее уехать отсюда. А сейчас наоборот, стоим здесь и испытываем от пребывания в башне удовольствие.

Я посмотрел на Руданского.

– Ты согласен со мной?

Кирилл кивнул головой. Но что-то мне подсказывало, что на самом деле писатель так не думает. Внутренние ощущения – это, конечно, хорошо. Но и реальные факты кое-что значат. Башня Юпитера стала работать «помягче». Но, тем не менее, Руданскому легче не становилось. Может быть, дело не в башне? Или не только в башне?

– А где царская копейка? – спросил я.

– Наверное, в доме… – предположил Кирилл. – Я не помню.

Ольга посмотрела на Руданского.

– Так ведь она лежит на твоём столе! Ты что, забыл?

Руданский виновато улыбнулся.

– Забыл… Я о ней вообще забыл.

Не мешкая, я вышел из башни и быстрым шагом направился в дом. Найдя монету, так же быстро вернулся к друзьям. А затем стал подбрасывать её и ловить. Зачем я это делал? Царская копейка помогала мне думать. Я ещё по прошлому году заметил, что в такие минуты меня посещают неожиданные мысли. Как правило, затем они преобразуются в нечто реальное, чему нужно следовать.

– И что там у тебя: орёл или решка? – спросил дядя Вова.

– Не знаю…

– А бросаешь зачем?

– Хочу понять, почему у Кирилла такое состояние.

– И что, понял?

– Нет…

В этот момент я разжал ладонь с монетой и не успел её прихлопнуть сверху. Дядя Вова покосился на копейку.

– Кажется, орёл…

– Да, – подтвердил я, – кстати, орёл часто выпадает.

Тут же в моей голове мелькнула картинка: Шариде вращается в своём танце дервиша. Развиваются её белые ленты…

И я спросил у Руданского, помнит ли он наш давнишний разговор, касающийся танца-вращения Шариде. В частности, что хорошо бы отыскать место, где она танцевала, получая свои откровения.

– Кирилл согласно кивнул головой.

– Да, я помню этот разговор…

Вернувшись в Балаклаву, я окунулся в свои дела, которых накопилось за полгода более чем достаточно. И вдруг – звонок Руданского: «Кажется, я нашёл место, где она танцевала. Приезжай в Счастливое». Конечно, я всё бросил и поехал.

Радостный Кирилл тут же повёл меня в дом, заведя меня в одну из комнат первого этажа.

– Здесь, – сказал он и отступил на шаг в сторону.

Комнатка была небольшой, с низким потолком. Вдоль её стен стояли две старые панцирные кровати. И ещё висело зеркало. По виду – старинное.

– Сюда мало кто заходит, – пояснил Кирилл, – но судьба у этой комнаты необычная. Вячеслав мне рассказывал, что когда-то она служила домовой церковью. Имеется в виду ещё при первых хозяевах.

– Ты имеешь в виду Шариде?

– Выходит, что так. Просто, когда он мне об этом рассказывал, о существовании Шариде мы ещё и не догадывались.

Вот я и подумалось: где же ей танцевать, если не здесь!

– Логично, – согласился я.

– И ещё это зеркало… – продолжил Кирилл. – У меня есть стойкое убеждение, что оно из тех же времён. Я тщательно обследовал его. Явно восточного вида, явно старинное. Как минимум довоенное. А если так, то принадлежало ещё первым хозяевам. По всему выходит – Шариде. А уж от неё перешло к её дочери – Сулиме.

Я в своей книге тоже описывал зеркало, которое было у Шариде. Быть может, это оно и есть? Так что мои изыскания и находки Руданского где-то стыкуются.

Кирилл пояснил:

– Если встать в центре этой комнаты и закрыть глаза, то и в самом деле чувствуется лёгкое кружение головы. Как будто тебя начинают вращать…

Я послушно встал в центр комнаты и по совету писателя закрыл глаза. Через какое-то время, действительно, почувствовал какое-то колебание пространства, чем-то похожее на круговые движения. Но оно было слабое, едва уловимое. К тому же, происходило на уровне пояса, почти не поднимаясь к голове.

Посмотрев на свои ноги, я убедился, что они на месте, и лишь тогда сказал: