Прошло несколько дней, пал Петровск – база флотилии. Команда почти вся решила сдаться. В их желании перейти на сторону советской власти не было и намека на какое-либо сочувствие к таковой. В переходе они просто видели возможность быть скоро у себя дома. Видя, что до известной степени на команду можно все-таки положиться, мы стали действовать смелее и решили офицеров арестовать, а корабль увести в Красноводск как в ближайший пункт, где находилась советская власть. Матросы с «Часового», который стоял тоже под Ашуром, просили не оставлять их (для переговоров с нами приезжал рулевой «Часового» Коба). Наконец, был назначен день и час переворота. В последнюю минуту команда отказалась и назначила другой срок, во второй и третий раз повторилось то же самое.

Тем временем из Петровска пришло военное судно «Меркурий» с командой из офицеров, с которого сообщили, что из Ашура предположено на днях сделать базу флота. Тогда я, видя, что наше положение ухудшается, сам назначил время, в которое решил, во что бы то ни стало, покончить с неопределенным положением. Я заявил команде, что во время ужина офицеры должны быть арестованы, и чтобы команда к этому времени явилась за винтовками, которые хранились в кубрике и в погребе 1-го орудия. В назначенный мною срок ко мне пришли лишь те, которых я и раньше знал как преданных советской власти. Это были Илья Волосов, Мартын Кейстнер, Евгений Локтев, Александр Алямовский, Михаил Панов, Константин Румянцев, Зайцев, Незлобии и Рогазанов. Когда я вошел в кают-компанию и объявил им, что офицеры арестованы и что мы уходим к большевикам, из них никто не только что не стрелял, но даже не сделал попытки, к какому бы то ни было сопротивлению. Все они струсили: командир, например, заплакал и просил пожалеть его жену и 4 детей. Выражение же лиц остальных было далеко не такое воинственное, какое мы привыкли видеть у них до этого. У командира я отобрал оперативный шифр и опознавательные судов на март месяц. Так как воззвание т. Раскольникова было в очень гуманном духе, то я нашел, что поступлю правильно, предоставив офицерам выбор идти с нами или оставаться. В последнем случае мы решили их, по выходе в море, высадить на лайбу, которая находилась у нас в то время под бортом. С нами согласился идти только один из офицеров – прапорщик по механической части Вильгельм Гольц.

Никто из офицеров не был чем-либо оскорблен, ни одна нитка из принадлежащих им вещей не была взята командой. Хотя некоторые из матросов и настаивали на расправе с офицерами, но им не было позволено это. Я потребовал от команды абсолютного подчинения мне, она изъявила согласие. Когда мы покончили с арестом офицеров, я приказал спустить шлюпку, пойти на «Часового» и передать его команде, чтобы она арестовала своего командира и приготовилась к отходу, а также отправиться на Ашур и взять оттуда нашего радиотелеграфиста, который принимал в то время там телеграммы, и привезти его на судно.

Возвратившись, матросы привезли нам двух штурманов с «Часового» и нашего радиотелеграфиста и передали, что командир «Часового» мичман Селезнев изъявил желание идти вместе с командой, но что команда держит его все же под арестом. В час ночи мы снялись с якоря, ввиду трудного выхода из… залива пришлось переждать у самого выхода до рассвета. В половине пятого утра мы посадили наших офицеров на лайбу, а сами вышли в море, держа курс на Красноводск. Мы предполагали встречу у Красноводска с белыми судами, так как думали, что Ашур-Адеской радиостанции могут передать донесение о нашем уходе. Всю дорогу до Красноводска телеграфист был на своем посту, но никаких телеграмм в продолжение всего пути с Ашура не передавали. 4 апреля около 12 часов дня мы подходили к Красноводску, навстречу нам вышел катер с представителями советской власти, которых мы приняли на борт и вместе с ними подошли к пристани, «а которой огромная толпа приветствовала нас звуками «Интернационала». Вообще встреча носила очень задушевный характер. Нас приняли, как братьев. Такая встреча поразила всю нашу команду».

* * *

Особый разговор о Восточном фронте, Дальнем Востоке и Сибири. Там, в силу географической оторванности от центра и слабости большевиков, матросы вели себя не столь революционно активно, как на Балтике и на Черном море.

Это относится, прежде всего, к Сибирской флотилии, находившейся во Владивостоке и фактически активно в Гражданской войне не участвовавшей. Поэтому если наиболее активная часть матросов Сибирской флотилии по велению сердца ушла воевать за красных на фронты Гражданской войны, то меньшая, пассивная часть так и осталась отбывать номер на своих кораблях.

История Гражданской войны сохранила несколько случаев массового перехода матросов на сторону белых в ходе боевых действий. Столь нехарактерное поведение матросов было вызвано сложной боевой обстановкой, а также отсутствием твердого командования и моральным разложением сдававшихся белым анархиствующих отрядов. Трагической истории 1-го Кронштадтского полка на Восточном фронте автор уже посвятил целую главу в своей предыдущей книге «Атаманы в бескозырках», поэтому еще раз останавливаться на этой печальной истории мы не будем. Напомним только тот факт, что несколько десятков пощаженных белоказаками матросов (большую часть сдавшихся матросов казаки просто зарубили шашками), оказавшись в плену, проявили определенное мужество, заявив, что против Красной армии и своих братьев-матросов они воевать не будут. После этого пленные были отправлены во Владивосток на укомплектование кораблей Сибирской флотилии.

В истории Гражданской войны широко известно восстание левых социальных сил под белым флагом – восстание рабочих в Ижевске в 1918 году. В нем также было замечено участие отдельных членов партий левее большевиков (анархистов и максималистов). Но главные аналогии этого восстания с Красной Горкой заключаются в том, что в 1920–1921 годах имел место ижевский «Кронштадт» – восстание рабочих на ижевских заводах, причём при руководящей роли максималистов. Добавим, что в обоих антибольшевистских восстаниях в Ижевске как в 1918, так и в 1920–1921 годах самое активное участие принимали бывшие матросы-анархисты, хотя и не в большом количестве.

Существует легенда, что в армии Колчака имелся некий особый бронедивизион, укомплектованный лично преданными адмиралу А. В. Колчаку матросами Балтийского флота. Увы, на самом деле это только легенда. Никакого особого морского бронедивизиона у Колчака не было. Был лишь один броневик, охранявший ставку Верховного правителя, с командой из морских офицеров. Что касается бывших матросов Балтийского флота, то Колчак действительно пытался собрать их со всей Сибири под свою руку, надеясь на лояльность бывших сослуживцев, но из этой затеи ничего путного не вышло.

Что касается белых сухопутных морских частей в Сибири и на Дальнем Востоке, то адмирал А. В. Колчак предпринял попытку создания такого соединения.

Приказом управляющего морским министерством контр-адмирала М. И. Смирнова 12 декабря 1918 года была учреждена отдельная бригада морских стрелков. Стрелкам на левом рукаве нашивался вышитый якорь синего цвета и буквы «МС», что означало – «морские стрелки», а офицерам предусматривались погоны флотского образца. При этом офицеры, помимо шашек, должны были иметь и флотские кортики. Бригаду возглавил контр-адмирал Г. К. Старк.