Почти в то же время Андрей вычитал у Генри Миллера такую мысль: «Я условился сам с собой: не менять ни строчки из того, что пишу. Я не хочу приглаживать свои мысли или свои поступки. Рядом с совершенством Тургенева я ставлю совершенство Достоевского. (Есть ли что-нибудь более совершенное, чем “Вечный муж”?) Значит, существуют два рода совершенства в одном искусстве. Но в письмах Ван Гога совершенство еще более высокое. Это – победа личности над искусством».

Важно, что речь идет не о картинах Ван Гога, а о письмах. Письмах, где Ван Гог описывал свою борьбу. По письмам была написана «Жажда жизни», другие книги о нем, сняты фильмы… Через эти книги и фильмы многие и пришли к картинам, как Андрей.

Да, получалось, те художники победили искусство своими жизнями. Приучили к своим картинам общество. Может, поодиночке они бы и не победили, но судьба собирала их вместе. Сначала старших – Мане, Дега, Писсарро, Сезанна, Моне, Ренуара, потом младших – Гогена, Лотрека, Сёра, Ван Гога, Синьяка, Руссо, Бернара… Да, судьба собирала их на несколько дней, на несколько месяцев в одной точке. И точкой этой был Париж.

* * *

– Нет, так я далеко не уйду.

Топкин остановился под матерчатым тентом возле какого-то кафе-погребка, из которого вкусно тянуло жареным мясом. Достал платок, утер мокрое и холодное лицо. С волос капало; он дрожал; магазинов одежды, как назло, по пути не встречалось.

Развернул карту, сверился по ней с табличкой на ближайшем здании. Rue du Faubourg Poissonniére. Она длинная, но растворяется далеко от Сены. Черт знает, сколько он уже прошел – номера домов на карте не указаны…

– Бонжу-ур, – выглянул из кафе плотный седоватый мужчина в переднике. То ли повар, то ли хозяин.

– Бонжур, – кивнул Топкин.

Мужчина что-то сказал, явно зазывая.

– Наверно… – И Топкин вошел в теплое душистое нутро кафе.

Зал оказался полутемным и уютным. Несколько столов с приборами, бокалами, салфетками, над каждым висит зеленый абажур. На стенах узкие открытые шкафы, в них посуда – блюда с цветочками, тарелки с золотыми каемками. Слева – стойка, а на ней – букет в синей стеклянной вазе, позади, на стене, – полки, заставленные разнообразными бутылками с прозрачной, зеленой, желтой, коричневой жидкостью.

Здесь, внутри, пахло уже не мясом, а горячей карамелью.

За дальним столом под горящим абажуром сидел очень пожилой, но благообразный человек с газетой в руках. Перед ним – маленький графинчик с чем-то желтоватым и стопочка с ручкой.

В тепле Топкин снова ощутил першение в горле и закашлялся. Человек опустил газету и неодобрительно на него посмотрел.

Хозяин пригласил Топкина сесть.

– Спасибо, – машинально отозвался он и присел; хотелось проглотить чего-нибудь горячего, чтобы согреться и смыть это першение.

– Спаси-ибо, – медленно повторил мужчина. – Русски?

– А? Да, русский… – Топкин неожиданно обрадовался и вспомнил, что больше суток ни с кем не разговаривал по-русски. – Из России.

– О, хорош! Пить?

– Не помешало бы… Да, да, выпить!

– Водка? – участливый вопрос.

Топкин мотнул головой:

– Нет. Но! Не водка. – Водку пить было страшно – опять ведь день насмарку пойдет. – Чего-нибудь…

– Кир?

– Что?

– Кир… М-м, аперитив.

При слове «аперитив» во рту Топкина стало сладко.

– Это сладкое?

– Сладкое… Нет, нет. Кис… кислинка.

– Тогда кир.

После стопки кира – действительно кисловатого, с небольшим градусом алкоголя – захотелось еще стопку. После следующей стопки проснулся голод.

С помощью хозяина выбрал кусок говядины, какой-то особенный рис, салат с дарами моря. Заказал графинчик кира.

Сейчас, в этом почти пустом утреннем кафе, ему почему-то вспомнился фильм Романа Полански «Жилец». Обыкновенный, без особенных претензий человек, которого играет сам Полански, решает сменить жилье. Поселяется во вроде бы симпатичной квартире, но тут узнает, что предыдущая жиличка выбросилась из окна. И постепенно с человеком, а вернее, вокруг него начинают происходить странные вещи. Хотя они не очень-то и странные, а обычные для реальной городской жизни, однако заставляют и его тоже выброситься… Особенно зловещая сцена в фильме происходит в кафе рядом с домом, в котором теперь живет герой: он заходит, и ему автоматически дают те сигареты, тот кофе, которые курила и пила выбросившаяся обитательница квартиры…

Хм, завтра умирает вот тот мужчина с газетой, а послезавтра в кафе приходит и садится на его место другой человек. И хозяин, этот полуседой, в фартуке, приносит ему газету, которую по утрам читал покойный, графинчик с желтоватой жидкостью…

«Жильца» в первый раз Андрей посмотрел вместе с Ольгой. Это было начало их семейной жизни, и по вечерам они часто тогда устраивали домашние киносеансы. Фильмы брали в видеопрокате.

«И подруга какая у него была, и все вроде в порядке, а так сложилось, что погиб, – сказала Ольга, когда по экрану поползли титры. – Эти люди вокруг… Потрясающий фильм».

Ему же фильм не очень понравился.

«Снято стильно, нагнетание есть, но все равно натянуто. Не может вот так человек взять и дойти до самоубийства».

«Может. Любая мелочь может свести с ума. От любого вроде бы пустяка все может разрушиться».

Спорить Андрей не стал, но утверждения Ольги казались ему слишком категоричными. Он объяснил себе это воздействием фильма. «Под впечатлением».

А ведь Ольга была права: мир для человека рушится чаще всего не из-за глобальных ударов, а из-за мелочей, вроде бы ничтожных, почти незаметных… Вот пришел этот жилец в кафе, и ему подают то, что каждое утро приобретала там разбившаяся девушка. И вполне у человека может в этот момент что-то случиться в голове. Порваться микроскопическая жилочка, отвечающая за разум.

У них с Ольгой совместная жизнь рушилась постепенно, почти незаметно.

Поначалу были счастливы тем, что вместе, в своей квартире. Оба были студентами; Ольге финансово помогали родители, Андрей подрабатывал у Ольгиного же отца дяди Лёни. Все было неплохо, относительно надежно в то смутное время.

И вскоре Андрей как-то расслабился, разленился. Купив военный билет с печатью «годен к нестроевой службе в военное время», взял академ в институте после третьего курса. Все свободное время, которого было навалом, лежал на диване, смотрел телевизор или видак, слушал музыку, читал…

А Ольга, наоборот, становилась всё деятельней. Сначала деятельность выражалась в разговорах – со своими новыми подругами, сменившими одноклассниц, обсуждали, чего нет в магазинах Кызыла из одежды, косметики, обуви, как у них тут все отстало по сравнению с Новосибирском, Красноярском, Абаканом, даже Минусинском…