Да, пили мощно, и деньги как-то находились. Но, что теперь казалось удивительным, успевали и многое другое. Дело здесь не только в юности, когда силы вагон, а и во времени – тогда все было быстрее, дни вмещали множество событий.

Андрей удерживался от каждодневных выпивок, нечасто бывал на посиделках, а они происходили постоянно. Здесь бухает одна компания, там – другая, там – третья. Но не просто вливают в себя водку, «Рояль» или пиво, а обсуждая новую книгу, новый альбом, фильм, политику…

Одно время в самом центре Кызыла существовал этакий закрытый, для своих, клуб: подкопив денег, «Черная лестница» арендовала подвал в уже бывшем к тому времени книжном магазине «Друг» – книгам оставили крошечный закуток на первом этаже – и открыла там первый в городе рок-магазин.

Сначала решили продавать только соответствующие товары: музыкальные инструменты, всяческие примочки, педали, струны, кассеты с записями (записывали сами с оригинала, множили на купленном после ликвидации Дома политпросвещения ксероксе обложки), еще пользовавшиеся спросом виниловые пластинки, только-только входившие в обиход сидюшки, майки с изображениями разнообразных групп, очки, напульсники, нашивки… Но дохода эта продукция приносила немного, и постепенно появились в продаже жевательная резинка, кола, сигареты, чипсы. Потом и алкоголь…

В подсобке-складе, который по размерам был раза в два больше торгового зала, устраивали гулянки. Во время работы. Магазин был открыт круглосуточно, за прилавком стояла нанятая продавщица, а хозяева-музыканты пили с друзьями за фанерной перегородкой.

Андрей бывал на этих гулянках время от времени, иногда с большими перерывами, поэтому мог наблюдать, как меняется их характер. Поначалу, весной-летом девяносто третьего, гулянки были веселые, с песнями, спорами взахлеб, но доброжелательные, с участием легких в общении симпатичных девушек. Парни откровенно упивались своей популярностью, не жалели денег, растрачивали переполнявшую их душевную и физическую энергию… Бывало, когда надоедало петь, смеяться, сдерживая себя, полушепотом, они отпускали продавщицу, закрывали магазин и начинали отрыв по полной.

Дела у них действительно шли неплохо: группа теперь не только выступала на сборных концертах, но и давала соляки, ездила на гастроли в Абакан, Красноярск, даже на фестиваль куда-то в Суздаль; телевизионщики сняли два клипа на их песни и часто ставили в эфир; к тому же появился независимый канал «Тува-ТВ», а на нем – передача «Рок-вторжение», где «Черная лестница» стала постоянным гостем. Магазин пользовался популярностью, с бандитами удалось договориться, и дань им составляла ничтожную сумму.

Но через несколько месяцев Белый посмурнел, во время вечеринок жался в углу дивана, морщился, когда кто-нибудь из девчонок пыталась с ним заигрывать. Пил он все меньше, зато стал приседать на траву.

Доставал из кармана шарик фольги, осторожно разворачивал, наскабливал с темно-зеленого колобка стружки, забивал папиросу. Пыхал, глядя невидящими глазами перед собой.

Поначалу остальные пугались – «запалят!» – махали руками, разгоняя дым, но постепенно сами перешли с алкоголя на гаш… Девушек стало меньше, и эти, новые, были какие-то тихие, блеклые. Разговоры велись вяло, все больше ни о чем, а порой наступало долгое и, кажется, не тяготившее завсегдатаев молчание. Но иногда прорывалось важное.

«Ну запишем еще альбом, два, пять, – медленно произносил Белый, – и что? Я уже щас чувствую, что мы в пародию на самих себя превращаемся».

«Да брось, Димон, – перебивал его барабанщик Вадька Щербин, жизнерадостный до последнего времени, тонкокостный паренек, на два года младше Белого и Андрея; в группу он пришел совсем зеленым и теперь больше всех радовался удачам. – Все начинается только. Вон уже сколько сделали».

«И что мы сделали?» – щурил прозрачные от гаша глаза Белый.

«Да как! Два альбома, сколько концертов, на общероссийский фест сгоняли. В “Мороз рекордз” наше демо одобрили…»

«И что? А дальше?»

«В натуре, Дим, – обижался Миха, басист, наоборот, на год старше Белого. – Этими “и что?” можно все разрушить. Нормально мы двигаемся, и впереди перспектив до жопы».

«До жопы? Так мало? – усмехался Белый и тут же снова становился серьезным, даже каким-то ожесточенным: – Ненавижу эти “перспективы”, “шанс”. Это капиталистические понятия. Нужен прорыв настоящий. Такое, чтоб все лопнуло. А двигаться постепенно – это дерьмо. Ничего это не даст».

«Никто вот так сразу не создавал то, что… – Миха, не находя подходящего слова, дергал рукой. – Отчего лопало. У всех был период разгона. Даже “Нирвана”. Нам по двадцать лет, блин…»

«Ну вот, “Нирвану” вспомнили, – цеплялся Белый, – куда ж без нее… И на кого она стала похожа? Карикатура, пародия… Кобейн вон откровенно сам над собой стебётся. За пяток лет до тупика дошел».

«Ты не прав, – вскрикивал Вадька Щербин. – Песни у него для нового альбома – самые четкие».

«Ну, для двадцать пятого альбома, может, еще четче будут. Вы рассуждаете как музыканты…»

«Ха! А ты как кто?!»

Белый отвечал после паузы, явно сформулировав и проговорив фразу предварительно про себя:

«Для меня музыка является способом донести до людей идеи. К сожалению, они доносятся крайне слабо».

Слушая эти слова тогда, то ли в декабре девяносто третьего, то ли немного позже, Андрей откровенно не понимал причин такой депрессухи. «Рисуется, – находилось объяснение, – под Джима Моррисона косит». Как раз гремел фильм Оливера Стоуна «Двери» про группу «Дорз», его смотрели и пересматривали…

Эта параллель Белого и Моррисона, конечно, заставляла Андрея улыбаться. Хотя… Моррисон очень быстро разочаровался в роке, группе, последние года два из семи, в которые существовал «Дорз», принимал участие в записях кое-как, через силу, срывал репетиции и концерты, а потом уехал в Париж и как-то странно умер. Скорее всего, покончил с собой… Может, и Белый в свои двадцать с небольшим лет не рисуется?.. Моррисон погиб в двадцать семь, Башлачёв – тоже, Цой в двадцать восемь влетел на машине в автобус, Ян Кёртис повесился вообще в двадцать три… От этой статистики становилось не по себе, и поведение Белого представлялось уже не рисовкой, а чем-то серьезным. И что человек мучается не в Москве, не в Питере, не в каком-нибудь Нью-Йорке или Париже, а здесь, у них, в окраинном Кызыле, только усиливало тревогу.

Андрей тревожился за Белого, а беда случилась с Вадькой. Наелся то ли реланиума, то ли элениума и спрыгнул с пятого этажа. По общему мнению, отделался легко – ногу сломал. Но деятельность группы пришлось остановить – искать нового временного ударника, разучивать с ним партии, сыгрываться не стали…

А тут как раз, в самом начале девяносто четвертого, повысили аренду в «Друге», зачастили проверки, ревизии, требующие накладные, всякие прочие документы, – свободу торговли постепенно втискивали в рамки. Дела магазина стали не такими хорошими, как раньше, а к деньгам парни уже привыкли. Пришлось Белому с Михой играть легкую гитарную музыку в кабаках.