И тогда армия взяла власть в свои руки. Ответственность за судьбу нации легла на плечи Генерала. Железной рукой он навел в стране порядок. Он никогда не был солдафоном, но в критический момент именно он, бывший преподаватель военной географии, сумел проявить необходимую жесткость. Именно ему судьба отвела роль спасителя нации. Он действовал решительно и жестоко. Его вела вперед любовь к людям.

Все демократические свободы были упразднены. Все женщины отданы солдатам и подвергнуты массовому изнасилованию. Это сразу сняло социальную напряженность в обществе. Одно дело, когда жена спит с соседом, с сослуживцем, со всеми соседями и сослуживцами, с прислугой, с первым встречным на улице, и муж при этом любит ее все больше и больше, страдая оттого, что его все больше и больше, таково уж действие таблеток на человека, тянет к жене, но не только к ней, но и ко всем женам сразу, заставляя его, честного семьянина, страдать и мучиться дикой ревностью, оттого что он не единственный мужчина на земле для всех своих женщин, и совсем другое дело — когда жену на глазах мужа насилует взвод солдат. После этого на все начинаешь смотреть проще. Женщины были удовлетворены. А чтобы набрать на них солдат, всех мужчин моложе семидесяти пяти Генерал призвал в армию, чтобы они выполняли свой мужской долг в рамках воинской дисциплины. Благо здоровье благодаря таблеткам всем это позволяло. Тех же, кто упорствовал в своем несогласии с новым порядком, отправляли на Стадион. Национальный Стадион был обнесен колючей проволокой и превращен в огромный концентрационный лагерь. Верных мужей и жен, злостных ревнивцев, возвышенных романтиков, жаждущих единственной и неповторимой любви, учили щедрости и заставляли в течение нескольких недель принимать участие в массовых оргиях на футбольном поле. После этого самый закоренелый романтик начинал смотреть на половой акт просто как на половой акт.

Генерал запретил художественную литературу и собрания, включая кино и театр, Генерал запретил Интернет, это гнездо разврата, сутенера современности, а заодно и телефонию (кроме номера скорой помощи), и даже общественный транспорт, в котором при демократии творилось немыслимое. Все перевозки и функции, необходимые для жизни города, осуществляла армия. Благо недостатка в продовольствии, после того как угодья стали обрабатывать удобрениями на основе таблеток, не было. А прочие потребности людей сошли на нет. Все, что людям нужно, это любовь. И они получили ее. Был введен круглосуточный комендантский час. Повсюду стояли патрули. Любую женщину, которая появлялась на перекрестке двух улиц, волокли в казармы. Любого мужчину — на Стадион. Впрочем, почти все мужчины были в армии и стояли в патрулях на перекрестках. А женщине вовсе не обязательно было выходить на улицу, если уж ей так не терпелось, а соседа-отставника не оказалось поблизости. Можно было вызвать на дом скорую помощь, и наряд ворвется в дом по первому зову. Если угодно — даже с собакой.

Генерал вновь остановился возле окна, привлеченный шумом. Внизу, на плацу, прямо перед его мавзолеем, суетились солдаты возле украшенных цветами и лентами бронетранспортеров. Из динамиков раздавался военный рэп-марш. Гвардейцы готовились к параду любви, главному празднику Чили. Никто из них, молодых и беззаботных, не помнит, как трудно и несчастливо люди жили раньше. Да и сам Генерал с трудом вспоминал об этом. Все это было в прошлой жизни.

Генерал еще раз окинул взором утопающий в цветах город, остановился взглядом на гигантской статуе Девы с раскинутыми в стороны руками на вершине холма Сан-Кристобаль. Дева, паря над городом, раскрывала свои объятия навстречу непорочному зачатию. Каждое зачатие — непорочно. Этот лозунг Генерал придумал сам.

Генерал смотрел на танцующих солдат своей армии любви. Он смотрел на них, как на своих детей. Многие из них и в самом деле были его детьми. Ведь он никогда не чурался грязной работы, лично участвовал в пытках, и военные школы пополнялись и в результате его личных усилий. Впрочем, он никогда не задумывался о том, сколько у него детей, внуков, правнуков. Все чилийцы — его дети!

Солдаты на плацу с увлечением разучивали куэку. Они очень старались. Каждый из них наверняка мечтает стать Генералом. О, если бы они только знали, о чем мечтает их Генерал! Вот уже много лет он мечтает о величайшем бесчестии! Он мечтает об оскорблении, которое могла нанести ему только женщина.

Миновав строй, Мария молча остановилась перед офицером. Постукивая стеком по сапогу, он еще раз внимательно оглядел ее с ног до головы, удивленно подняв бровь. Впрочем, поднятая бровь значила у чилийского офицера все, что угодно, не только удивление. Чилийский офицер поднимал бровь, даже сидя на унитазе. Но Мария посмотрела ему в лицо так обыденно, что офицер невольно поднял и вторую бровь и в его глазах промелькнуло даже что-то вроде испуга. Немного поколебавшись, он пожал плечами и, решив действовать по уставу, молча пригласил Марию в свой автомобиль. В казармы — так в казармы.

Это был видавший виды джип, с потертыми сидениями бордового бархата, отороченными желтой бахромой, и рулем в белом, пушистом чехле. В задней части джипа торчал громадный зенитный пулемет, больше похожий на небольшую пушку. Чтобы пулемет не срывался со стопоров и не бил солдат в поворотах по головам, его намертво приварили к станине, так что стрелять из него было невозможно. Но все это было не очень важно. Ведь оружие чилийской армии нужно лишь для того, чтобы производить впечатление на женщин.

Офицер любезно открыл перед Марией дверцу и, оставив расхристанного сержанта старшим, сел за руль. Некоторое время они ехали молча. Согласно тактике, офицер давно должен был ухватить Марию за коленку. Но он лишь покосился на девушку и почему-то не сделал этого. Наконец он произнес, не отрывая глаз от дороги.

— Вы что, с ума сошли, так глядеть на офицера? В Антарктиду захотели?

Он по-прежнему не пытался задрать Марии платье и даже не смотрел на нее, хотя видно было, что неуставные отношения с женщиной даются ему нелегко. Какая-то монашка голосовала на углу, и офицер притормозил рядом.

— Подкинете до казарм? — спросила она, улыбаясь офицеру обильно накрашенными губами. Но едва тот сошел на тротуар, чтобы помочь монахине забраться в кузов, та вдруг ловко прыгнула на водительское место и выдернула ключ зажигания из замка. Мотор фыркнул и стих, и, пока офицер удивленно поднимал свою бровь и таращился на монахиню, из ближайшей подворотни вышли люди, встречаться с которыми любому военному хотелось бы меньше всего.

Люди молча окружили офицера. Здесь были несколько дезертиров, все еще ходивших в обтрепанной, вылинявшей форме, и какие-то непонятные личности — женоподобные парикмахеры, бесполые диск-жокеи, пара танцоров в трико и обтягивающих майках, но большинство выглядели вполне солидными, хорошо одетыми, убеленными сединами мужами из самых приличных слоев общества, встретив которых в борделе, никогда и не подумаешь, что перед тобой повстанцы. У некоторых, правда, были накрашены губы и подведены тушью глаза. Размалеванная монашка скинула свой капюшон и также оказалась молодым, румяным парнем. Никакого оружия у повстанцев, разумеется, не было. Оно было им совершенно без надобности. Было видно, что они готовы разорвать офицера голыми руками.