* * *

Помимо двух писанных маслом портретов – отца, Августа Греве-младшего, и деда, Августа Греве-старшего, – в кабинете Сири Греве не было ничего такого: ни честерфилдовских кресел, ни тяжелых дубовых письменных столов. Современные диваны, стулья и письменный стол, все кремовых и кофейных оттенков, освещение – цилиндрические лампы золотисто-желтого цвета. Саша чуяла свежий запах Сири всю дорогу до двери, которую адвокат отперла.

Пыльная комнатушка со стеллажами, которые можно было передвигать с помощью ручного маховика. Саша коротко кивнула. Быстрыми решительными движениями Греве вытянула одну полку и, скользнув тонкими пальцами по коричневым корешкам, достала нужную папку.

– Ты не первый раз ее достаешь, – заметила Саша. – Понятно, ты всегда знала эту историю.

Греве не ответила.

– Переписка обширная, но полагаю, ты знаешь, что искать. Ты уверена, что хочешь услышать все?

Саша кивнула и потянулась за папкой, но Греве начала читать сама, вслух:

– От Опекунского совета, двадцать восьмого мая тысяча девятьсот семидесятого года. «По ходатайству лечебницы Блакстад и ближайшего прямого наследника Веры М. Линн Опекунский совет принял решение о недееспособности сроком на три года. Согласно Закону от двадцать восьмого ноября тысяча восемьсот девяносто восьмого года о признании недееспособности с полным лишением правовой дееспособности, дабы предотвратить, что он или она подвергнут свое состояние или иные экономические интересы риску значительного сокращения…»

– Стоп, – сказала Саша, и Греве умолкла.

Саше казалось – почва уходит из-под ног, и она подперла голову руками, как делала всегда, когда волновалась. Настолько ее поразило услышанное.

«Ближайший прямой наследник». Значит, не кто иной, как Улав ходатайствовал о признании своей матери недееспособной и взятии ее под опеку.

Вера, ее бабушка, да, иной раз сумасшедшая, но для Саши еще и великая героиня и путеводная звезда, признается недееспособной; бабушка, сидящая в вольтеровском кресле с романом на коленях; ее Вера под опекой самого близкого человека…

– Папа… – пробормотала она, чувствуя, как по спине бегут холодные мурашки.

– Конечно, Улав, – сказала Греве без всяких сантиментов. – Мать психически больна и склонна к суициду – как, по-твоему, должен поступить такой человек, как Улав?

– Что еще случилось за те три года? – спросила Саша. Она бы охотно поспорила с Греве, но не сейчас.

– «Июнь тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Опека продлена на период в два года», – ровным голосом прочитала адвокат.

– Но годом раньше Веру выписали из лечебницы! – Впервые Саша не сумела сдержаться. Она дрожала от ярости. Что они творили?

– Возможно, вот это немного тебя утешит, – сказала Греве. – Согласно документам Опекунского совета в семьдесят пятом Веру восстановили в правах. И вернули ей собственность – Редерхёуген, Хорднес и охотничий домик. Но об этом мы уже говорили.

Что Улав отнял у нее? И как Саше действовать дальше в разысканиях? Она ничего не сказала, но закрыла глаза. Бежать от правды больше нельзя.

– Я тебя предупреждала, – сказала Сири Греве.

Глава 16. Нам нужен снайпер

Сверре шел по лужайке перед главным домом, когда услыхал хлопок.

Он вздрогнул. Этот звук всегда возвращал его в тот день на пыльной горной дороге, когда пули ударили по бронемашине, водитель резко затормозил и парни под прикрытием дымовой шашки бросились в канаву и ответили на огонь талибов.

Девять лет минуло с тех пор, как он впервые летел над Афганистаном. Каждый день ему недоставало того пронзительного ощущения, когда – после промежуточной посадки в Турции – он проснулся в чартерном самолете, на котором солдат переправляли дальше. Он и сейчас как наяву видел чужой ландшафт внизу, за иллюминатором – опаленные солнцем лоскутные поля, пустыни и снежные горы вдали. Гиндукуш – само название звучало чуждо и романтично, как из приключенческих книг, какие он запоем читал в детстве. Вокруг, вытянувшись на жестких деревянных сиденьях, спали солдаты-товарищи. Он по-прежнему чувствовал растроганность при одной мысли о них, о взводе, о расчете, о напарнике.

Звуку, который он только что слышал, недоставало остроты боевого патрона. Может, помповое ружье?

Сверре демобилизовался три года назад и все три года жалел. Само собой, на этом настоял отец. Армия, безусловно, хороша для закалки характера, но только на время, особенно если не «желаешь стать пропойцей-майором, завсегдатаем борделей в Южном Судане», так сказал Улав. И подчеркнул, что в Редерхёугене его ждут дела поважнее. Так Сверре стал вице-президентом САГА и занял кабинет прямо под отцовским. С тех пор он мечтал возглавить САГА.

Почти каждый вечер Сверре работал, в выходные и в отпуске тоже. На пробежках – и то слушал подкаст о руководстве. Он поставил себе цель: каждый день совершать как минимум один поступок – большой или малый, – который приблизит его к президентскому креслу. В случайности он не верил. Со временем упорный труд и систематичность себя оправдают.

Но что-то пошло не так. Отцовский «срок» постоянно продлевался, и Улав вроде как больше внимания уделял другим претендентам. Со смертью бабушки и неопределенностью вокруг наследства ситуация только обострилась.

Холодный ветер насквозь продувал тонкую белую рубашку под твидовым пиджаком. На дорожке возле бюста Большого Тура Сверре поскользнулся на замерзшей лужице, упал и некоторое время барахтался, вскрикивая от боли.

Меж стволов леска завиднелось море. На причале сидели Сашины девочки в компании мальчиков чуть постарше. Один из них размахивал над головой ружьем. На мысу далеко в заливе била крыльями чайка, явно раненая.

– Вы что тут вытворяете? – крикнул Сверре.

– Он просто показывал нам, как стреляют из помпового ружья. – Марго кивнула на долговязого мальчишку с ружьем. – А чайка улетела и теперь слишком далеко.

– Ты что, не видишь, у чайки кровь! – сердито воскликнула Камилла.

– Стрелять в чаек запрещено, – строго сказал Сверре. – Дай-ка сюда ружье.

С пристыженным видом мальчик отдал ему ружье.

– Птичке больно, – сказала Камилла.

По прямой до птицы было примерно метров семьдесят-восемьдесят. Сверре снял твидовый пиджак, вскинул ружье. Чтобы почувствовать себя свободным, больше ничего и не надо. Он прицелился. Давненько не стрелял из помпового ружья, да и вообще не стрелял. Чайка сумела взлететь и сейчас набирала высоту. Все дело в дыхании: вдох, выдох, стреляй, когда в легких пусто, на курок жми мягко. Он выстрелил. Птица упала на склон, так же стремительно, как безжизненная мишень-тарелочка.

– Блин, вот это меткость! – Мальчишки аж задохнулись. – Ты стрелок?!

Сверре спокойно положил ружье и скомандовал Сашиным девочкам:

– Вы сию минуту идете в главный дом. А ты, – он указал на мальчишку, – закопаешь птицу. Лопата в лодочном сарае. Кстати, меткий стрелок называется снайпер.

* * *

Возвращаясь в главный дом, он услышал голос в леске за