которые с возрастом утекают из нашего восприятия. Но связанно это было не с всплеском гормонального фона, бывающего у пожилых мужчин, воспылавших чувствами к молодой особе. Сан Саныч относился к девушке как к ребенку, и немудрено – по возрасту вполне могла быть внучкой. В то же время, не смотря на юный возраст, она была на ступень выше, невзирая на социальный статус генерала. В чем состоит это превосходство, уже с первого знакомства выкристаллизовалось в явное понимание, и здесь сомнений не было. В ее присутствии непостижимым образом включалась ясность мысли, и этим обстоятельством имело смысл пользоваться в сложных ситуациях. Но наибольшую трансформацию претерпели сны. Богатова довольно редко посещали цветные видения, содержание которых к утру улетучивались из головы за исключением отдельных фрагментов. Да и засыпал Александр Александрович крайне тяжело, несмотря на валившую с ног усталость. Казалось, мысли и суждения, одолевавшие весь день, не хотели покидать и ночью, лишая столь необходимого отдыха. Теперь царство Морфея завладевало им, стоило лишь прикоснуться к подушке.

Нынешние сны сложно было назвать видениями. Яркие краски, абсолютно реальные запахи, ощущения и переживания – все это в большей мере походило на пребывание в иной реальности, на жизнь в ином измерении. Столкнувшись с этой стороной бытия, генерал осознал, что случись это до разговора с Максимом в госпитале, он бы отказался от звания и вышел на пенсию. Нежданно сны принесли немыслимую степень свободы, а вместе с тем совершенно иное состояние души. Путешествия в забытьи не требовали материальных трат, но что наиболее удивляло – таили в себе совершенно иной способ познания действительности, когда знания под воздействием увиденного и пережитого попросту вливались в мозг. Одной из странных особенностей было то, что Богатов помнил эти сны и с легкостью, закрыв глаза, мог воспроизвести любой фрагмент. И чем больше он практиковал эту способность, тем отчетливее проступало осознание: путешествием во снах можно управлять, добывая необходимую информацию. Пока же таким способом генерал снимал усталость. Вот и сегодня решил не обедать, хотелось отдохнуть. Поудобнее расположившись в кресле, Богатов закрыл глаза, настроившись на первый из перевернувших жизнь снов. Память мгновенно вбросила его в переживания почти забытого детства.

Узкая, хорошо натоптанная тропинка, петляя вдоль огородов, вывела на край села и, обогнув колхозный коровник, устремилась к сосновому бору. Июльское солнце палило безжалостно. Открытый участок дороги к реке всегда давался нелегко. То ли дело в лесу – прохлада, шум ручья, из которого в любой момент можно было напиться и дурманящий аромат хвои. Наконец, тропинка пересекла просевшую и теперь еле заметную линию окопов у обрушившегося блиндажа и, выбравшись на покатистый склон, сбежала к заводи, поросшей на противоположном берегу камышом и осокой.

Прохладная вода обволакивала тело, погружая в блаженство по мере того как Саня, зайдя по шею, поплыл к противоположному берегу. Выбраться там из реки сквозь заросли было нереально, но в этом месте в камышах на солнце грелись необычайной красоты стрекозы, раскрыв перламутровые крылья самых разнообразных окрасов. Никогда потом во взрослой жизни Богатов не видел этих дивных насекомых. В этот раз разглядеть их как следует не удалось. Подпустив пловца поближе, стрекозы словно по команде спорхнули с насиженных мест и понеслись над лугом. Импульсивно рванувшееся за ними сознание вынырнуло из воды, воспарив над камышами, и поплыло, пытаясь нагнать. Неожиданно пришло понимание, что травы, над которой парило воображение, в их местности не было. Попытка осмотреться остановила полет и сменила картинку.

Крепкий деревянный сруб с пристроенным огромным навесом, под которым сушились травы, подвешенные пучками, окунули в старину. Средних лет здоровенный мужчина с густыми русыми волосами и бородой закончил какое-то дело и собирался зайти в дом, когда на подворье влетела одетая в легкий сарафан женщина и бросилась в ноги.

– Федор Степанович, не губи, не меня, деток малых пожалей, – причитала она, обхватив холщевые брючины, – помрем с голоду. Как жить-то, как жить?

– Не ори, скажи толком, что случилось. – Рывком за плечи, словно перышко, Федор поставил бабу на ноги, встряхнув для порядка.

– Ой, беда, помирает. Не ест, не пьет, легла. Как жить, как жить? Кормилица помирает, а у меня пять душ, мужика нет.

– Корова что ли?

– Лыска моя, молодая еще, три годочка всего. Слегла ни с того ни с сего.

– Идем, быстро.

Походило, мужик понял, что произошло со скотиной.

Лыска лежала у стены сарая. Нечастое, тяжелое дыхание говорило, что она жива. Услышав голос непрерывно причитающей хозяйки, животина открыла глаза; поднять голову у нее не было сил. Марфа хотела было броситься к ней, но Федор зычным окриком остановил.

– Поди прочь. – Его изменившееся лицо и безумный взгляд вселяли страх.

Марфа не просто осеклась, а на время онемела. Ужас сковал тело, заставив замереть у ворот сарая. Сбросив рубаху, Федор прильнул к корове. Гладя голову, что-то нашептывал на ухо, затем оглаживал бока, словно очищая от чего-то, закончил ногами. Поднявшись, не поворачивая головы, скомандовал:

– Неси воду, живо… Не стой столбом.

Марфа, подхватив попавшиеся под руку ведра, бросилась к колодцу. Когда вернулась, Федор был у сарая. Вся грудь и руки у него были черными, словно в саже.

– Откуда? – пронеслась мысль. – Корову вечером мыла.

– Слей. – Широко расставив ноги и наклонившись, мужик однозначно дал понять, что следует делать.

Поливая спину, Марфа любовалась широким богатырским торсом; эротические видения мимо воли поползли в голову.

– Не о том думаешь, – разгибаясь, жестко сказал Федор, вернув женщину к реальности.

Ойкнув, она взглянула в сарай и не поверила глазам. В проеме ворот как ни в чем не бывало красовалась Лысуха, отливая в солнечных лучах чистой шерстью на ухоженных боках. Замычав, скотина двинулась вперед и, дойдя до Федора, уткнулась мордой в грудь. Потрепав шею и опять что-то шепнув животине на ухо, Степанович вслух добавил.

– Иди, гуляй.

В глазах коровы блеснула лукавая улыбка. Замотав головой, благодарное животное исхитрилось и лизнуло Федора в лицо. Марфа от переполнявшего сердце чувства благодарности вновь бросилась к благодетелю в ноги, но крепкие руки, подхватив и встряхнув, опять подняли с колен.

– За корову не беспокойся, наговоры теперь не страшны, вздумают травить, пресекутся. А вот с тобой хуже.

– А что со мной? – всполошилась Марфа.

– Не перестанешь чужих мужиков приваживать, изведут тебя бабы, да и род твой.

– Наговоры это, чтоб я, да никогда. – Марфа залилась легким румянцем.

– Ой, дура баба, – Федор рассмеялся, – кому врать вздумала.

От осознания собственной глупости кровь прилила к голове, сделав лицо ярко багряным.

– Что ж, мне себя заживо похоронить? – не мигая спросила Марфа.

Федор