Словно раскаленное клеймо, вид полуобнаженной Бриа, стоящей передо мной, впечатался в мое сознание. Ее чертовски совершенное тело побуждает меня прикоснуться к ней, обнажив свою уязвимость под отчаянным вызовом, от которого мой член едва не прорвался сквозь штаны.

Я мог бы перестать дышать. Даже сейчас мои легкие сжимаются в яростных тисках, которые грозят заставить мое сердце взорваться.

Она показала свою задницу — в буквальном смысле, и мне потребовалась вся моя сила воли, чтобы не догнать ее, нагнуть и отшлепать по этой милой маленькой попке до красноты.

Любая боль, которую я причиню своим рукам, будет стоить того. Она будет жечь больнее, чем любая кислота.

Я провожу рукой по лицу. Бинт, обмотавший мою ладонь, мешает погладить член, который стал твердым с тех пор, как я заставил себя выйти из ее комнаты.

Когда монстр голоден, я кормлю его. Как и сегодня, я взял кровь в тщетной попытке утолить насилие, бушующее в моем черепе, которое вызвало одно невинное прикосновение Бриа.

Разумеется, Вито так и поступил. Неважно, ушиб он ее или нет. В тот момент, когда Бриа посмотрела на него через бассейн и сняла топик, ему выписан смертный приговор.

Вонзить клинок в шею ее телохранителя было единственным способом удержать меня от того, чтобы прижать ее к этому гребаному кухонному острову и овладеть ею прямо там.

Я выпустил из легких напряженный вздох и встретился с ее горящим взглядом за закрытыми глазами, пока она приводила в порядок мои руки. Ее мягкие и тонкие пальцы, проникающие между моими, ощущение ее кожи, скользкой и влажной…

— Черт возьми! — Я меняю положение, испытывая искушение либо сорвать повязку, либо натереть себе член грубым бинтом. Я почти жажду абразивного трения, чтобы побороть свою жажду.

Другое, более сильное искушение тянет за ослабевшие путы моего рассудка, и если я не успокоюсь, то выберусь из этой кровати и швырну Луку на задницу, прежде чем выломаю ее дверь и устрою кровавую резню, которая отправит мою проклятую душу прямиком в ад.

Взять Бриа — прямо сейчас, блять, — значит положить конец этим страданиям. Она была бы уничтожена, брачный контракт аннулирован. Я испытаю на себе гнев Кассатто, скорее всего, в кислотной ванне, но мучениям наконец-то придет конец.

Не нужно ждать свадьбы. Не нужно будет скрываться в тени, чтобы убить Сальваторе, как чуму.

Потому что пытка наблюдать, как она будет с другим мужчиной в течение следующих лет, в то время как я втайне жажду ее, хочу ее, нуждаюсь в ней… до полного гребаного безумия…

Это убьет меня. Абсолютно точно.

У меня есть только два варианта: мучительно медленная смерть или быстрая.

Выбирай свой яд.

Бурные мысли закручиваются в вихрь, от которого кружится голова, и я не замечаю, как мягко подается матрас, пока не чувствую легкое прикосновение к руке.

Не успеваю я открыть глаза, как в моей руке оказывается зажатым тонкое горло. Моя хватка усиливается, и, когда ее пульс бьется о мои пальцы, мягкие черты лица Бриа вырисовываются в лунном свете.

Что-то первобытное зашевелилось под моей кожей, обнажив зубы. Прилив жара обжигает мои вены, как будто по ним проехались раскаленными углями, и вместо того, чтобы отпустить ее, я сжимаю еще крепче.

Ее руки тянутся к шее, ногти скребут по шву, где моя обмотанная бинтами ладонь прилегает к ее коже.

— Ник, пожалуйста…

Мое имя, произнесенное на ее выдохе, оттаскивает меня от края. Я ослабляю хватку ровно настолько, чтобы она могла свободно дышать, затем просовываю руку ей за шею и сжимаю ее затылок, притягивая ее лицо к себе.

— Что ты здесь делаешь, Бриа?

Волосы, еще влажные после душа, спадают на лицо, и она прикусывает уголок губы, замирая. На ней шелковая ночнушка, полностью черная. Ткань задевает мои ребра. Гладкое ощущение ее груди под этим тонким бельем приводит в хаос мою нервную систему.

Наконец она кладет руку на мою обнаженную грудь и злобно кривит губы.

— На самом деле открыть дверцу книжного шкафа было несложно, — говорит она. — Ты сломал дверную раму, так что…

— Я не об этом спросил.

Она так близко, что я могу разглядеть веснушки на ее носу, и от этого прекрасного зрелища у меня сдавливает горло.

Снова прикусив эту чертову губу, еще больше испытывая мой самоконтроль, она опускается на мою грудь и без труда закидывает ногу на мое тело. Ее мягкий вес оседает на мне и подрывает мою решимость. Тепло ее тела поверх моего напрягает мышцы моего живота, и сухожилия вокруг моих костей болезненно сжимаются.

— Господи… — Я закрываю глаза, стараясь изо всех сил не видеть, как Бриа усаживается на меня. Но ощущения… черт возьми. Я хватаюсь за край матраса, чтобы сдержаться, но сдержанность почти исчезла, когда она слегка провела ногтем по выемке моей яремной впадины.

Я отпускаю ее шею и сжимаю запястье — то, на котором нет синяков, — не позволяя ей продвинуться дальше. Она наклоняет голову, на ее чертах вырисовывается соблазнительная смесь желания и неуверенности.

— Я хочу, чтобы ты был единственным, Ник, — шепчет она, и отчаяние, просачивающееся из ее робкого голоса, задерживает воздух в моих легких.

С внезапной, жгучей ясностью я понимаю, что сдерживало меня. Не ее отец и не закон клана. Не страх смерти. В этом чертовом мире нет ничего, что пугало бы меня настолько, чтобы удержать меня от нее.

Мне не нужна Бриа на один раз. Одного раза никогда не будет достаточно.

— Боже, ты убил Вито сегодня, — говорит она, — и все потому, что думал, что он прикасался ко мне, причинил мне боль. Как ты можешь позволить Сальваторе стать первым мужчиной, который будет обладать мной? — Она моргает, отгоняя влагу с глаз, и качает головой. — Я не могу быть с незнакомым мужчиной в первый раз. Я хочу, чтобы меня трогал — по-настоящему трогал — тот, кого я знаю. Кто знает меня.

Темный стон вырывается из моего сжатого горла.

— Черт, ты желаешь моей смерти.

Ее лицо бледнеет. Даже в тусклом освещении, единственным источником которого является лунный свет, проникающий через балконные двери, я вижу ее внезапный страх.

— С чего ты это взял?

— Как ты думаешь, что произойдет, когда твой муж узнает, что ты не девственница в брачную ночь? — Я отпускаю ее запястье, чтобы провести рукой по волосам. — Блять, Бриа. Неважно, с кем ты решишь трахаться, я буду единственным, кого обвинят в твоем падении. Кассатто убьет меня только из принципа. Твой отец заставит меня страдать за