Однажды вечером, просто для проверки, я достала чашу, которую купила у Люсьена. Он заверял, что умершим эта посуда понравится. И не соврал: шесть призраков из школы следовали за мной повсюду, как только я доставала ее из сумки.

Я попросила Марин налить в нее чай. Наставница подняла брови, потом плечи, но все же подчинилась. Стоявший рядом призрак в старой школьной форме положил руки на чашку и взял ее. Марин вскрикнула, бросилась под люк, а затем вернулась из террариума с жестянкой, которую я хорошо знала: чай с озера Чудес. Единственный, который растет на Мон-Бего, и главное – единственный, чье действие Марин так и не смогла разгадать.

Она свистнула. У нее в руках оказался новый питомец – чайник Чудес. Худшего существа я в жизни не встречала. Более того, он совершенно не соответствовал своему названию: вроде и походил на пряничный домик, но уродливый, грубый и выкрашенный в крикливые зеленый и красный цвета. Этот чайник понимал свою важность, ведь его держали только для самого загадочного из странночаев, вот он и пользовался своим положением. То открывал миниатюрную дверцу, пока его наполняли, то отказывался спускаться со своей полки, то бросался на пол при малейшей возможности… Настоящая дива. Но в тот вечер, когда Марин решила заварить в нем чай из долины Чудес, он не шелохнулся. Лишь чуть раздвинул занавески, украшавшие его маленькие окна, чтобы получше рассмотреть происходящее. Марин закрыла глаза, прислушиваясь к стуку шестеренок над нами. Наконец она наполнила чашку.

Призрак улыбнулся. Часы замерли.

Вцепившись в подлокотники, Марин смотрела, как чашка поднялась в воздух. Склонилась к невидимому рту. А затем, уже пустая, вернулась на стол.

– Он говорит, очень вкусно.

Можете представить, какую гордость я испытывала, передавая сообщение.

В последующие недели все наши ночи мы проводили в экспериментах. Марин верила, что сочетание чая Чудес и других сортов в нужной пропорции может оказывать на призраков то же воздействие, что и на живых, и тогда мы сумеем оживить их воспоминания и заставить говорить о времени, недоступном смертным.

Именно так и произошло. С тех пор я использую чай Чудес в сочетании с другими странночаями для каждой из своих миссий, а еще закончила свой список:

Мон-Бего, долина Чудес – эффект неизвестен. Единственный чай без влияния? единственный чай, который могут пить призраки.

Каждую субботу мы с Марин покидали школу и отправлялись в глубинку, чтобы выращивать кусты странночая. У нее была своя машина, и наставница сама ее водила. Я находила это весьма необычным. Я вставала еще затемно, раньше чаек, и она клала свои испачканные танином руки на руль. Мы ехали по дороге Везюби, которую я теперь знаю лучше, чем собственный балкон, но в то время она дарила мне острые ощущения захватывающего приключения. Машина была оснащена радио, чем могли похвастаться немногие автомобили. Моя задача заключалась в том, чтобы включать его и крутить ручку, подбирая станцию. Марин пела во всю мощь своих легких, удивительно точно попадая в ноты, так же точно, как заваривала чай. Постепенно я стала ей подпевать. По крайней мере, так мы развлекались до входа в ущелье Везюби, потому что горы не пропускали сигнал. На земле рек и хвойных деревьев не было места техническим новинкам. В этой машине, субботним утром, среди холодных гор, мы вели разговоры, о которых я вам не расскажу.

Разговоры в машине помогают даже лучше, чем чай. Если бы можно было выгуливать призраков на пассажирском сиденье, мне бы не пришлось становиться чаесловом. Сидишь, смотришь прямо перед собой через лобовое стекло, твой спутник тоже, и, чтобы не глядеть друг на друга, оставаясь в тишине, приходится что-то рассказывать. Все, что нужно, – это кто-то, кто задаст правильные вопросы и позволит выговориться.

Если так подумать, Марин была единственной, кто слушал, не переводя беседу на себя. Я нечасто встречала таких людей, как она. Людей, у которых нет потребности постоянно говорить о себе.

Фелисите посмотрела вдаль, в окно, и сказала:

– Знаете, я редко кого к себе подпускаю, но вам повезло. Мы уже какое-то время встречаемся с вами три раза в неделю после обеда, но знаю о вас или ровным счетом ничего, или очень мало. Я не задала вам ни одного вопроса. Раньше это была моя работа, но, думаю, через некоторое время и такое приедается. Как кормить кошку. Тебе приятно заботиться о ней, но время от времени ты чувствуешь себя как тот козел из сказки, который постоянно гладил ее и баловал, однако ничего не получал взамен. Марин первая позволила мне поиграть в эту кошку.

Мне было очень приятно услышать из уст Фелисите, что я умею ее слушать. Такой комплимент. Впрочем, не думаю, что она еще хоть за что-нибудь меня хвалила.

Раскрашенные черепа и сон

Кармин все ждала, когда же дочь приедет ее проведать.

Сначала она засиживалась допоздна по пятницам, думая, вдруг та нагрянет домой на выходные.

Не получив ни весточки, Кармин стала ждать праздника Всех Святых. Фелисите так и не вернулась.

Рождество Фелисите тоже пропустила. Она лишь отправила открытку, но сама не приехала.

Кармин ей не писала. Может, не хотела мешать дочери, может, надеялась, что та будет скучать. А может, потому, что молчание казалось лучшим оружием. Я не знаю. Пойдите и узнайте, что на самом деле происходило в переполненной голове Кармин.

Мон-Бего укрыл белый полог. Впервые перед овчарней не было ни снежных домиков, ни шутливых баталий.

Снег и надежды Кармин растаяли.

Вода в озерах поднялась вместе с гневом Агонии.

Сначала она волновалась. Не понимала, почему сестра не пришла на День мертвых. С Фелисите могло что-то случиться, что угодно. А мать даже не пыталась выяснить… Агония не умела писать, не могла путешествовать, поэтому ждала. Целые дни она проводила среди разрисованных черепов птиц и сухих деревьев, раскладывая бесконечные пасьянсы.

И вот однажды утром, на Рождество, Агония увидела в руках матери открытку. И все поняла. Фелисите не собиралась выполнять свое обещание.

Агония успела добраться до убежища, прежде чем взорвалась. Больше не стало ни раскрашенных черепов, ни тронов, ни игр. Все сгорело.

Агония покинула овчарню, а Кармин даже не заметила. Младшая дочь поселилась в заброшенной лачуге на краю деревни: источенные червями ступени, поросшая мхом черепица, нечему больше портиться – удобно. Примерно в это время она узнала свое настоящее имя – то, которое было записано в ратуше и которым к ней обращались жители деревни. Эгония.

Она стала Эгонией. Так было проще. Эгония не жила в саже, возвращаясь домой через дымоход. Ей не грозили вспышки материнского гнева. И она ничего не ждала от своей сестры. Эгония знала, что Фелисите в итоге оказалась такой же лгуньей, как и остальные.

– В том году я много раз проезжала мимо Бегума, – призналась мне Фелисите. – Практически каждую субботу. Когда мы с Марин собирали странночаи в долине Чудес, она видела, как я с раздражением озираюсь по сторонам. Чтобы поддразнить меня, наставница спрашивала, не боюсь ли я, что на меня прыгнет волк.

Во время наших поездок тем летом мне удалось расслабиться. В конце учебного года я уехала с ней, чтобы поохотиться за драгоценными чаями на далеких континентах, и вернулась в Бегума только в середине августа. У Марин оставались дела и на более отдаленных территориях, но туда она меня взять не могла.

А вот на Мон-Бего расслабиться было невозможно. Я не могла избавиться от ощущения, что уменьшаюсь с каждым шагом вверх по горе.

«Да, – в шутку отвечала я Марин, – я боюсь большого злого волка».

На самом деле боялась я матери и сестры. Сестры – потому что та опозорила бы меня перед Марин. Матери – потому что я не знала, как объяснить свое отсутствие так, чтобы она поняла.

Я целиком посвятила себя чаесловию, ночам, проведенным за сбором и настаиванием листьев, ароматным книгам в библиотеке, дружбе с Марин, пока она знакомила меня с секретами своей науки. Я стала