Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Снова последовала продолжительная пауза. А потом старик медленно закрыл дверь.
Ну вот, все испортила. И даже не додумалась назваться подставным именем. А если он донесет о ее визите? Дура, дура!
Спустя секунду, однако, раздалось громыхание цепочки, и Чендлер впустил ее.
— Только недолго.
— Спасибо. Я быстро, правда.
В доме оказалось изнуряюще жарко — должно быть, сломался кондиционер — и сумрачно, как при чрезмерном затемнении. Большинство людей, которым недоставало роскоши тьмы подземелья, просто вешали в спальнях плотные шторы и залепляли их по краям скотчем. Однако какой-то свет все равно пробивался, прокачиваясь через маленькие щелочки.
В коридоре глаза Хоппер привыкли к потемкам. Старику было по меньшей мере восемьдесят. Маленькие мутноватые глазки, одет в растянутые потертые штаны и испачканный яичным желтком джемпер, из-под которого пузырем выбивалась рубашка, явно неподходящая по размеру. На ногах изодранные тапочки с какой-то веселой рожицей из детского мультика.
Чендлер неприязненно уставился на нее.
— Так как вас зовут?
— Элен Хоппер, — слишком поздно для лжи.
Он кивнул, развернулся и зашаркал по длинному обшитому деревом коридору в заднюю часть дома. В воздухе стоял острый кислый запах, становившийся все резче по мере их продвижения.
Двери в первую по пути комнату, выходившую в коридор, не было. Несмотря на заклеенные шторы, та была ярко освещена изображением восходящего из-за горизонта красного солнца, спроецированным на экран из желтоватой парусины в дальней части помещения. Записанный голос монотонно бубнил о красоте рассвета. В кресле перед экраном, сидя спиной к коридору, сгорбилась щуплая фигурка единственного обитателя комнаты. В углу располагались односпальная кровать да комод, сплошь заставленный пузырьками с лекарствами.
— Моя жена, — буркнул Чендлер. Он заглянул в комнату и громко произнес: — Мириам, пришли из газеты. Хотят со мной поговорить. Это ненадолго.
Женщина в кресле, однако, никак не отреагировала.
Старик побрел дальше, во вторую гостиную, располагавшуюся в задней части дома, оклеенную темными обоями с цветочным орнаментом и обставленную викторианской мебелью. Он указал на кресло:
— Подождите здесь, пожалуйста.
— Да, конечно. Спасибо.
— Хотите перекусить или попить чего-нибудь? Чай?
— Да, чай, спасибо, — кивнула Хоппер.
— Так вы сказали, вы из «Мейл»?
— Из «Таймс».
— А, запамятовал. Через минуту вернусь.
Он вышел из комнаты, тщательно закрыв за собой дверь. Донеслось бряканье поставленного на плиту чайника, а затем шаркающие шаги по лестнице.
Хоппер поднялась из кресла и принялась осматривать помещение. Здесь было темнее: окна выходили на северо-запад, а значит, солнце редко заглядывало сюда даже во времена строительства дома. По обеим сторонам от каминной полки на стене висели бронзовые подсвечники в виде змей, со вставленными в головы свечами. В закопченном очаге высилась кипа старых бумаг.
Сквозь тонкую стенку из передней комнаты различалось бормотание записи. Теперь комментарий сопровождался звуками дикой природы: многоголосым хором птиц и воплями обезьян.
Телевещание после Остановки велось в рамках утвержденной правительством программы, предписывающей демонстрировать на публичных экранах в начале и конце каждого дня восход и закат. Возможно, тем самым власти хотели помочь населению адаптироваться.
Впервые Элен узнала об этой традиции в возрасте десяти лет и даже тогда сочла ее ребячеством. Ей-богу, какая-то порожденная корчами примитивного мышления идея с целью обманом вынудить людей поверить, будто мир не изменился! Отец ее подобных передач не переносил: «Мало кто обращал внимание на восход, пока он еще существовал, и начинать восторгаться им теперь попросту глупо». Он привил неверие и ей, ожесточив против окружающего мира.
И все же, когда отец слег с пневмонией — ей тогда было двенадцать лет — и его шанс на выздоровление оставался под вопросом, он стыдливо признался дочери, что хотел бы еще хоть раз в жизни увидеть рассвет и закат. Тактично не выговорив отцу за отречение, Хоппер выклянчила у школьной подруги кинопроектор и запустила его в отцовской спальне. Он разрыдался, стоило лишь изображению появиться на экране. Она тоже — вот только так и не поняла, из-за вида выползающего из-за горизонта солнца или из-за умирающего отца.
Через несколько лет правительство отменило трансляции — либо из признания несостоятельности затеи, либо из недовольства чрезмерной сентиментальностью, которую показы пробуждали в британцах. Однако традиция, оказывается, сохранялась и по сей день. Хоппер невольно задалась вопросом, сколько закатов и рассветов просматривает за день старушка в передней комнате.
Снова послышался скрип ступенек. Через минуту дверь отворилась, и в комнату с подносом в руках вошел Чендлер.
— Не знал, какой вам больше по вкусу, — заявил он своим пронзительным дребезжащим голоском, — так что приготовил без всего.
Скорее всего, старик попросту решил сберечь молоко. Хоппер взяла чашку и сделала глоток горячего горьковатого напитка.
Тяжело дыша, старик уселся напротив и тоже принялся за чай. С бледного морщинистого лица на нее уставились маленькие колючие глазки.
— Так что вы хотите узнать?
Хоппер достала из сумки блокнот. Слава богу, прихватила его с собой.
— Нас интересует дополнительная информация о карьере доктора Торна. Мы общались с кое-какими его родственниками, но, несомненно, работа занимала столь огромную часть его жизни… — тут ей вспомнилось, что где-то она читала, будто речь лжеца отличается излишним количеством подробностей, и решила сделать паузу. Горло ей тут же сдавила паника. «Да что я вообще здесь делаю?» — Нам вправду хотелось бы знать, каково было работать с ним.
Чендлер молчал секунд десять, на протяжении которых Хоппер заставляла себя успокоиться. Наконец он заговорил:
— Мы начали работать вместе еще до Остановки. Вы наверняка ведь не помните того времени, не так ли?
— Не очень.
— Вам повезло.
Хоппер предпочла отмолчаться.
— Я всегда считал, что лучше уж быть Каином, нежели Адамом. Никаких воспоминаний о рае. Только ты сам и новое положение вещей…
Старик снова погрузился в молчание. Хоппер уже начала подумывать, не подстегнуть ли его, как он неспешно продолжил:
— С Эдвардом я познакомился в Кембридже. Я был кем-то вроде помощника у множества преподавателей. Сдал все экзамены, да так и не смог уехать. К счастью, меня сочли полезным, так что я получил работу личного секретаря, скажем так, и остался уже официально.
— Каким он был?
— Гениальным, естественно. Исключительно одаренным. Он был моложе меня. Стоило ему закончить первый семестр, и обучать его мне было уже нечему. Схватывал все на лету. Со временем я стал его лаборантом. Мы вместе работали над новыми сортами.
— И какими же? — не смогла сдержать любопытства Хоппер. Старик покосился на нее.
— Всякими. Вашим читателям что-то известно о
