Руслан

Я не знаю, как держусь. Как могу смотреть на то, что он с ней сделал, и не сорваться с места, найти его и закончить то, что она не дала. Первые часы, пока ей оказывали помощь, а я метался по холлу больницы, думал вернуться. Найти его, запихнуть в машину, куда-нибудь отвезти и… был человек и нет человека.

Я готов был наплевать на суд, на расправу, на свидетелей, которые, я уверен, были. Хотелось избавить ее от этого мудака. Он ведь не в последний раз к ней приперся. Он сделает это еще и еще.

Я смогу быть рядом всегда?

— Руслан, — Аня отвлекает меня, когда я сжимаю руки на руле сильнее.

Злюсь. На себя за то, что ничего не сделал за прошедшие дни, и на нее, что оттащила меня тогда.

Я расслабляю пальцы и чуть сбавляю скорость. Мы едем медленнее, и Аня успокаивается, отворачивается от меня к окну, чтобы не видел ее лица.

Блять.

Как же хочется стереть ее муженька с лица земли, сделать так, чтобы он больше не имел права к ней приближаться. Я решаю, что попрошу помощи у отца. Обрисую ситуацию и, пусть мне придется на колени перед ним встать, но я попрошу его сделать все возможное, чтобы ее мужа посадили. Только тогда она сможет спокойно спать и перестать бояться.

Домой мы приезжаем быстро, я паркую машину у входа, пытаюсь помочь ей выйти, но Аня спешит это сделать сама. Закрывшись волосами от консьержа, она поднимается к лифту, жмет кнопку и опускает голову вниз. Ее лицо опухшее, с кровоподтеками и ссадинами, губа разбита, а под глазами синяки. Я понимаю ее нежелание показываться другим, но и передо мной она закрывается. Отворачивается, чтобы я не смотрел.

В квартире Аня чуть расслабляется, но при любой попытке ей помочь, пресекает это и делает все сама.

— Я в душ, ладно? — она говорит это мне, но опускает голову в пол.

— Хорошо.

Она быстро скрывается за дверьью.

— Твою мать! — тихо рычу я и сжимаю руки в кулаки до боли.

Хочется во что-то врезать. Нахерачить кого-то. Хоть почему кого-то, даже имя его есть и адрес. Желание становится настолько сильным, что я едва могу сдержаться.

Но все же перебариваю себя и иду готовить обед. За те дни, что Аня была в больнице, я научился более менее готовить. Заказывать еду из ресторана было бы проще, но во-первых: я потратил значительную сумму на снятие квартиры, во-вторых: отец отказался давать мне денег после последнего нашего разговора, а в-третьих: деньги понадобятся, чтобы посадить этого урода.

Когда двери ванной открываются, я поворачиваюсь, но Аня тут же опускает голову и боком идет к двери спальни. Я злюсь. Не на нее. На себя за то, что не приехал за ней после занятий. Я ведь знал, что ее бывший мудак, так какого хера не предусмотрел такое развитие событий.

Она заходит в спальню, тихо прикрывает дверь, а я не сдерживаюсь и отбрасываю вилку, скидываю с себя фартук и иду к ней. Плевать, что она там подумает, я должен дать ей понять, что даже такая она мне все еще не безразлична.

Я вхожу в комнату без стука и первое, что бросается в глаза — ее худенькая оголенная спина. Аня и раньше была маленькой, но после дней, проведенных в больнице, кости на ней стали выпирать еще сильнее. Мне хочется сжать ее в своих обътиях, но я аккуратно подхожу к ней. Она дрожит.

Плачет.

Блять, она плачет!

Оказавшись близко, я уже не сдерживаюсь, рывком, но как можно аккуратнее, притягиваю ее к себе и скрываю ее лицо на своей груди, обнимаю за хрупкие плечи и шепчу:

— Прости… прости меня, пожалуйста.

Она мотает головой и что-то мычит, но с ее губ срываются только всхлипы.

— Тише… не плачь… Ань, ну перестань.

Я и сам не понимаю, что нахожусь на грани срыва. На той самой грани, когда наплевать на все, когда решениями руководит не мозг, а эмоции. Я хочу расплаты, отомстить за ее слез и боль, которую ей пришлось испытать, за тот страх и истерики, от которых она не может избавиться.

— Ты… не… виноват, — произносит с заминкой. — Он… он… бы… нашел меня.

— Прости, что не приехал за тобой.

Да, я чувствую себя виноватым, что бы она не говорила. Это дикое, сжигающее ощущение не дает спокойно вздохнуть.

— Руслан, — она утирает слезы, дергает головой, но будто опомнившись, отворачивается.

— Нет, хватит, — перехватываю ее за подбородок. — Посмотри на меня, пожалуйста.

— Нет, — она упрямо мотает головой. — Я страшная. Синяки эти уродливые. Давай подождем…

И голос такой… срывающийся, высокий, доходящий почти до истерических ноток.

— Мы не будем ждать, Аня, — решительно говорю. — Ты любая мне нравишься.

Она замирает. Молчит. Я представляю, как она закусывает губу, а после Аня поднимает голову и смотрит на меня.

Секунда…

Две…

Три…

Одинокая слезинка скатывается по ее щеке. Она хочет отвернуться, но я не позволяю ей этого сделать, наклоняюсь, легонько касаюсь ее губ. Провожу по ним языком, чувствуя соленые слезы. Она отвечает мне, и я понимаю, что правда, даже такая она все еще нравится мне. Я хочу ее целовать, обнимать, быть рядом и чтобы не отталкивала. Ни сейчас, ни потом. Никогда.

— Я боялась, — признается она, когда я увлекаю ее за собой на кровать и обнимаю, притягивая так близко, как только могу.

— Чего?

— Что ты испугаешься.

Признание дается ей тяжело. Незаметно она комкает кофту, что надела, лишь бы закрыть голые плечи. Она волнуется, нервничает.

— Я и сама испугалась, — откровения не заканчиваются. — Чуть зеркало не разбила в больнице.

— Ты красивая.

— Руслан.

— Плевать я хотел на это все, слышишь? — шепчу ей на ухо. — Плевать! Я такой тебя… — замолкаю, осознавая, что только что едва не сказал “люблю”. Нужны ей сейчас эти признания, что если она подумает, что это из жалости. — Он ответит за то, что сделал! — отвлекаю ее от едва не сказанных слов.

— Пообещай, что ничего не будешь делать, — она смотрит на меня, как затравленный зверек. — Мне нужен только развод, в остальном не нужно его трогать, пожалуйста. Он должен сам меня оставить, иначе… — она молчит. — Что, если с тобой что-то случится?

Она волнуется.

За меня.

Она, блять, волнуется за меня!

Отчего-то осознание этого сильно тянет внутри. Будто и хорошо, и плохо одновременно. Никогда такого не чувствовал, только с ней. Кажется, всё только с ней.

Аня

— Мы пойдем гулять? — спрашивает Руслан, стоит ему прийти домой. — Часов в восемь можем выйти, по парку пройтись, что скажешь?