обезглавливанию чучела (видимо, в назидание Оливеру), пока остальные били окна. Форт-Хилл находился в двух шагах, и толпа двинулась к нему, наверное, для того, чтобы горожане (и Оливер) могли получше рассмотреть, что происходит. А смотреть было на что: для тех, кто по какой-то причине еще не знал об акте, чучело затоптали («проштамповали») ногами и сожгли. После этого оставалось лишь вернуться к дому, что толпа сделала весьма охотно, но двери уже были забаррикадированы. Их взломали под призывы найти и убить Оливера, однако тот к этому времени успел скрыться, а его друзья, остававшиеся в доме для его защиты, благоразумно последовали за ним. Толпа обыскала несколько соседних домов (Оливер действительно прятался совсем рядом), но бросила это дело, когда сосед сказал, что Оливер бежал к форту Касл-Уильям в гавани. Разочарованным бунтарям пришлось довольствоваться крушением мебели и обдиранием деревянной обшивки[149].

Когда начались эти события, губернатор Бернард в какой-то момент приказал полковнику милиции «бить тревогу» и поднять свой полк, который мог бы подавить восстание. Полковник ответил, что если и найдется барабанщик, не симпатизирующий восставшим, то его прибьют, как только он издаст хоть звук, а его барабан разорвут на части. Полковник, без сомнения, говорил правду, потому что толпа не собиралась прислушиваться к представителям власти. Томас Хатчинсон и шериф убедились в этом лично примерно в 11 часов вечера, когда прибыли к дому Оливера, чтобы убедить собравшихся разойтись. Не успев сказать ни слова, они услышали: «Губернатор и шериф! Ребята, к оружию!» Вслед за этим в них полетели обломки кирпичей и камни. Они бежали, а толпа продолжала стоять там еще час[150].

На следующий день, 15 августа, перед Оливером предстала еще одна «делегация» — небольшая группа джентльменов, призвавших его отказаться от должности распределителя гербовых марок. Оливер еще не успел получить назначение из Англии, но пообещал сразу же подать в отставку. Вечером толпа вновь собралась у Форт-Хилла вокруг большого костра, как будто напомнить Оливеру о взятом обещании. Но программа той ночи была краткой и довольно беззубой: собравшиеся пришли от Форт-Хилла к дому Хатчинсона, стучали в двери и требовали хозяина выйти к ним. Результатов это не принесло, и Томас Хатчинсон, хотя и был человеком не робкого десятка, наверное, вздохнул с облегчением[151].

Черед Хатчинсона настал через одиннадцать дней. Он был вполне естественной целью, ведь ходили слухи, что он поддерживал Акт о гербовом сборе и способствовал своими действиями работе таможни. Кроме того, он добивался снятия с дерева чучела Оливера, а также появился у его дома, чтобы убедить толпу разойтись. А еще он был гордым, даже, можно сказать, высокомерным, и храбрым. Как же соблазнительно было унизить его, одновременно защищая права колоний[152]!

Вечером 26 августа, после целого дня разговоров о скором нападении на таможенных чиновников, на Кинг-стрит собралась огромная толпа, которая развела костер и кричала «Свобода и собственность!», что, как язвительно замечал Бернард, «обычно свидетельствовало об их намерении разграбить и разгромить дом»[153]. Вообще-то горожане имели виды сразу на несколько домов, и чтобы осуществить задуманное более эффективно, они разделились на две группы. Первая двинулась к резиденции Чарльза Пакстона (маршала адмиралтейского суда), но обнаружила, что он являлся лишь арендатором. Владелец же дома предложил им угоститься бочкой пунша в ближайшей таверне, и это приглашение было принято. Заправившись пьянящей жидкостью и патриотическим духом, толпа направилась к дому Уильяма Стори. Стори был заместителем секретаря адмиралтейского суда и, судя по всему, личностью непопулярной. Раздавались даже призывы убить Стори, но он успел сбежать. Толпа уничтожила то, что нашла в доме, и сожгла судебные бумаги. Тем временем вторая группа обступила дом Бенджамина Хэллоуэлла — таможенного ревизора. Возможно, красота этого здания распалила бунтарей, во всяком случае они постарались на славу: выбили окна и двери, разломали мебель, отодрали обшивку, разбросали или украли книги и бумаги, опустошили винный погреб.

Их действия стали теперь почти рутинными, за исключением того обстоятельства, что главный приз все еще ждал впереди. Им был, конечно же, прекрасный особняк Томаса Хатчинсона. Большая часть вечера была еще впереди, когда толпа, обе части которой вновь объединились для главного события ночи, подошла к дому. Хатчинсон и его семья ужинали, вероятно, в тревожной обстановке, ведь они слышали разговоры о том, что к ним могут явиться незваные гости. Близкие Хатчинсона уехали незадолго до их появления, но сам Томас Хатчинсон решил остаться и стоял на своем, пока его старшая дочь не вернулась, отказавшись уходить без отца. Вполне вероятно, что этим она спасла ему жизнь. В итоге он буквально убежал от преследователей садами и задворками.

Толпа взялась за дом всерьез. Практически все движимое имущество было уничтожено или украдено (бумаги, посуда, мебель, одежда и 900 фунтов стерлингов), а недвижимое — стены, перегородки и крыша — почти разрушено. Красивый купол здания снесли, что заняло целых три часа, а большую часть шиферной крыши разобрали. На восходе толпа все еще трудилась, не покладая рук: еще оставались целыми несколько кирпичных стен и часть крыши. Взошедшее солнце в конце концов отбило у собравшихся охоту продолжать, но очевидно, что они намеревались сравнять здание с землей.

Историки, разбиравшиеся в этом эпизоде, пришли к выводу, что у дома Хатчинсона ситуация вышла из-под контроля. Сам Хатчинсон тремя днями спустя высказал мнение, что «вдохновители первой толпы не предполагали, что все зайдет так далеко»[154]. Есть и другие свидетельства, подтверждающие эту мысль, в том числе официальное заявление о сожалении, сделанное собранием жителей города на следующий день. Кроме того, 27 августа губернатор Бернард, к своему немалому удивлению, без труда собрал милицию, которая в течение нескольких следующих недель следила за соблюдением порядка.

Однако зачем понадобилось это делать? Оппозиция Акту о гербовом сборе проявила себя вполне убедительно, и казалось, что продолжать насилие в конце августа не имело смысла. Возможно, толпа зашла слишком далеко, а город выразил свое сожаление, но никто не извинился за беспорядки 14 августа, направленные против Оливера, и никто не отрекся от сопротивления злополучным налогам. Не исключено, что мятеж 26 августа действительно вышел из-под контроля «Девяти лояльных», но вряд ли их это сильно расстроило. Хатчинсон считался врагом; он был родичем Оливера; он открыто поддерживал Акт о гербовом сборе, и его поставили на место. Так что действия 26 августа можно назвать чрезмерными лишь отчасти.

К концу августа две крупнейшие колонии — Виргиния и Массачусетс, каждая по-своему, выразили гнев по поводу нового закона. Они породили что-то, о чем даже не подозревали; они