Так он, во всяком случае, начал считать сразу после поражения под Москвой, но удивительно упрямо действовал наперекор чужой выверенной логике, надеясь исключительно на свое мистическое Провидение.

Изучая прошлое Германии, Гитлер должен был знать меткое высказывание официального историографа Пруссии Леопольда фон Ранке о судьбах стран и правителей. Он говорил: «То, что губит людей и государства, это не слепота, не незнание. Не так уж долго остаются они в неведении относительно того, куда приведет их начатый путь. Но есть в них поддерживаемый самой их природой, усиливаемый привычкой позыв, которому они не сопротивляются, который тащит их вперед, пока есть еще у них остаток сил. Божественен тот, кто сам усмиряет себя. Большинство же видит свою гибель, но погружается в нее».

Фюрер свирепел и проявлял изуверскую жестокость и к врагу, и к своим подчиненным, которые являлись носителями иных идей и планов, не всегда глупых и обреченных. Это и были основательные причины, ибо она — жестокость — явилась последним прибежищем его рушащейся власти.

В 1944 году Гитлер уже видел свою гибель, но не показывал вида, что и он, и страна обречены быть уничтоженными в ходе войны. Он погружал Третий рейх и одурманенный нацистской пропагандой народ в пучину смертельной опасности…

А в это время подпевала и шептун фюрера фельдмаршал Вильгельм Кейтель или, как его называли коллеги, «Лакейтель» утверждал, что Третий рейх все рано одолеет Красную армию и сделать «такое может только гений!». Конечно же, он намекал на своего сюзерена — Гитлера. А тот упивался величием через возвеличивание подчиненными.

* * *

В конце беседы Фурман стал успокаивать своего агента «Меньшикова»:

— Действуйте смело, документы у вас хорошие. По прибытию на место посмотрите, нет ли чего подозрительного. Назовите пароль и передайте чемодан. Своих документов не показывайте. Если будут приглашать выпить или закусить, не соглашайтесь, а сразу следуйте обратно.

— Ясно, — ответил Козлов…

Дальше он приказал «Меньшикову» в десятидневный срок возвратиться на немецкую сторону, назвав при первой встрече с немецкими военнослужащими пароль «Штаб-Смоленск» и попросив их отвести его в штаб любой части вермахта.

После всякого рода инструктажей и экипировки нового агента немецкой военной разведки доставили на полевой аэродром. Было 21 июня 1943 года. Стояла светлая ночь, начавшаяся с сумерек после недавно упавшего за лесом солнца. Первые полчаса после захода дневного светила часть горизонта еще слабо светилась, но небо уже становилось не голубым, а темно-синим. Казалось, землю освещают только мириады звезд, висящих на небосклоне. Чем темнее — тем больше их стало видно.

В начале взлетной полосы стоял немецкий многоцелевой бомбардировщик «Дорнье До 217». Два трехлопастных пропеллера пока молчали. Чуть в стороне у левой плоскости самолета толпилось человек 10 неизвестных Александру граждан.

Минут через 10 по команде Фурмана по лестничному трапу все парашютисты поднялись внутрь воздушного транспортника.

Сразу же после загрузки взревели двигатели. Они работали недолго. Грохот внутри самолета, вызванный усиливающимся ревом пропеллеров, больно бил по ушам. А тем временем бомбардировщик с нарастающей скоростью побежал по взлетной полосе полевого аэродрома.

Тайные «пассажиры» сидели молча. В утробе трясущегося фюзеляжа стало прохладно. Сверкали только широко открытые глаза парашютистов, то ли от страха очередного прыжка, то ли от желания поскорей покинуть утробу не сбитого советской зениткой или истребителем немецкого лайнера. Через час-полтора полета по какому-то замысловатому кругу из самолета полетели вниз пятеро неизвестных. Потом еще двое. Еще трое кинулись в черную бездну ночи минут через 15.

«У каждого из них свое тайное преступное задание за линией фронта, в тылу наших войск. Знать бы их планы», — рассуждал «Меньшиков». Со временем он много чего узнает об агентах разведшколы. Но это случится после его возвращения в «Сатурн».

Козлов по соответствующей команде сопровождающего покинул машину последним в 3 часа ночи. Уже светало. Вначале он летел вниз, кувыркаясь, а потом, как учили, расставив в стороны руки и ноги, стал почти планировать. Созданная парусность позволяла не кувыркаться. Через несколько секунд Александр дернул кольцо и ему показалось, что после рывка стропы стремительно натянулись и стали как струны.

Он подлетел на какое-то мгновенье вверх. Надутый купол под весом парашютиста стал сдаваться, плавно опуская его к земле. Закон гравитации заявил о себе…

Ночь легко сдавалась дню, постепенно гася величие шатра ночного неба с обилием мерцающих бриллиантов — относительно вечных звезд, ведь и они исчезают — вечная только смерть.

Лимонный свет все еще светившей луны уже не мог озарить быстро приближающее земное пространство. Нарождающийся день раннего утра еще был тускл, поэтому предметы виделись призрачно-размытыми. Через какое-то мгновение лес показался Козлову темной гривой гигантского коня.

С высоты он заметил просеку, какую-то речушку, сельские дома и шоссе. Приземлился удачно на небольшой поляне. Быстро погасив парашют, он скомкал его и бросил на дно глубокой бомбовой воронки. Армейский вещмешок со шпионской экипировкой спрятал в яме под корневищем огромной березы, поваленной то ли ветром-буреломом, то ли ударной волной разорвавшейся недалеко авиабомбы или крупнокалиберного снаряда. Из пистолета достал обойму и разрядил ее.

Он все уже решил — спасением для него могут быть только сотрудники военной контрразведки. Теперь эта служба называлась не Особый отдел, а Смерш, к представителям которой надо было прийти с повинной. Просчитав, как шахматист, на шаг вперед свои действия, он уже представлял реакцию военных контрразведчиков.

«Меньшиков» делал все правильно — логически выверено.

«Здравствуй Рассеюшка!!! Милая моя Родина… — рассуждал Александр. — Как я ждал этого момента! Как надеялся встретиться с тобой, как твой сын. Расслабляться, правда, рано. Не дай бог наткнуться на негативную случайность — погибнуть от своих, советских. Надо достойно довести задуманное большое дело до конца. Это мой долг перед армией, родичами и женой. Родина меня поймет и простит!

Все, пойду с покаянием к армейским чекистам… А что, если не поверят и шлепнут как агента немецкой разведки, как врага народа? На смерть не обижаются. Я верю в продолжение жизни. Галинка должна сыграть великую роль в моей и своей судьбе — для того, что я задумал и предложу им. Думаю, они ухватятся за такой вариант. Фундамент ведь уже есть…»

Он прилег у густого кустарника отдышаться. Сердце колотилось как сумасшедшее, как бешенное. В ушах звенело, а в висках стучало. Он проделал несколько раз известное ему упражнение, которое рекомендовала в таких случаях личный лекарь — Галя. Глубоко вздохнул и задержал на десяток секунд выдох. Сжатое ребрами сердце стало постепенно успокаиваться.

Быстро поднималось солнце. Округа наполнилась птичьим гамом. Отчетливо стрекотала потревоженная человеком сорока — бело-черная хозяйка и сторожиха леса. Пахло землей и хвоей — вокруг стеной стояли вековые сосны и остроконечные темно-зеленые ели. Между ними возвышались тонкошеи-березки. У комлей некоторых росли густые кустарники дикой и колючей ежевики. Тут витала звенящая тишина, был мир в прямом и переносном смысле, а за его недалекой границей продолжали грохотать орудия, лязгали гусеницами танки и стрекотали пулеметы с автоматами. Война продолжалась… Впереди была Курская дуга, о которой он, конечно, ничего не знал.