– Мужественная женщина, – промолвила Джосси. – Продолжайте.

– Легко догадаться, что случилось дальше.

Джосси допила коктейль до дна бокала, издав чавкающий звук соломинкой.

– Конечно, – сказала она. – Ваша мама умела хорошо готовить и принять людей, и понятия не имела, как подсчитывать и назначать справедливую цену.

– Она также платила налоги с сумм, которые следовало отнести к расходам.

– А это много?

– Безумно.

– Продолжайте же, – поторопила она меня. – Вытянуто из вас что-нибудь труднее, чем искать грибы.

– Иногда я заставал ее в слезах. В основном она плакала зимой, когда совсем не было постояльцев. Десятилетнему ребенку очень больно видеть, как плачет мать. Наверное, мне хотелось защитить ее. Правда, сначала я думал, что она все еще оплакивает смерть отца. Потом я понял, что она плакала всегда после встреч с мистером Джонсом, своим бухгалтером. Я пытался убедить ее поделиться неприятностями, но она говорила, что я слишком мал.

Я снова замолчал. Джосси вздохнула с раздражением и сказала:

– Рассказывайте дальше.

– Я посоветовал ей отделаться от мистера Джонса и нанять кого-нибудь другого. Она ответила, что я ничего не понимаю. Я пообещал ей, что стану бухгалтером, когда вырасту, и приведу в порядок ее дела. – Я криво улыбнулся. – Когда мне исполнилось тринадцать лет, она однажды утром отправилась в Бутс и купила двести таблеток аспирина. Она размешала их в стакане воды и выпила. Я нашел ее, когда вернулся домой из школы. Она лежала на постели. И она оставила мне записку.

– Что она написала?

– Она написала: "Дорогой Ро. Прости. Люблю. Мама".

– Бедняжка. – Джосси заморгала. И не засмеялась.

– Она составила завещание, – продолжал я. – Простенькое завещание на обычном канцелярском бланке. Она завещала мне все. В сущности, ничего, кроме ее личных вещей. Я сохранил все бухгалтерские книги и банковские ведомости. В течение нескольких лет меня перебрасывали от одних дядюшек и тетушек к другим, но я сберег в целости и сохранности эти книги и позже попросил одного знакомого бухгалтера взглянуть на них. Он сказал мне, что, наверное, мистер Джонс думал, будто работает на налоговую комиссию, а не на своего клиента. Я сообщил своему знакомому, что собираюсь стать бухгалтером, и заставил показать конкретно, что мистер Джонс сделал не правильно.

Вот и все. Конец истории.

– И вы до сих пор убиваете мистера Джонса, чтобы осушить слезы матери? – насмешливый тон вернулся, но в смягченном варианте.

Я улыбнулся:

– Мне нравится бухгалтерское дело. Вероятно, я никогда бы о нем и не подумал, если бы не мистер Джонс.

– Благослови Бог негодяев.

– Он был сверхправедным. Самодовольный, напыщенный осел. Вокруг по-прежнему полно мистеров Джонсов, которые не указывают своим клиентам все законные способы избежать налогов.

– Что?

– Глупо платить налоги, когда это не нужно.

– Но это очевидно.

– Многие люди платят по невежеству или руководствуясь дурными советами.

Я заказал нам еще по бокалу и сказал Джосси, что теперь ее очередь раскрывать семейные тайны.

– Моя мама? – изумилась она. – Мне казалось, весь мир знает мою маму. Она плавает на каноэ вверх и вниз по Амазонке и выискивает древние племена. И шлет домой донесения в виде серьезных статей для заумных журналов; Мы с отцом не видели ее много лет. В январе мы получаем поздравительные рождественские телеграммы.

Меня осенила догадка.

– Кристабель Сэффрей Финч! Бесстрашная женщина-исследователь, штурмующая непроходимую сельву?

– Именно, – кивнула Джосси.

– Боже мой.

– Скорее черт возьми.

– Тревор никогда не говорил мне, – сказал я. – Впрочем, полагаю, он и не должен был.

Джосси усмехнулась.

– Тревор осуждает. Еще Тревор строго осуждает милые папины утешения.

Тети, как я привыкла их называть. Теперь я называю их Лида и Сэнди.

– Он очень осмотрителен. – Даже на ипподроме, где сплетни являются вторым основным занятием, я никогда не слышал о Лиде и Сэнди. Или о том, что Кристабель Сэффрей Финч, излюбленная героиня документальных фильмов об антропологии, была женой Уильяма.

– Сэнди – это его вечно больная секретарша, – пояснила Джорси, у нее постоянно то бронхит, то прострел, то аборт.

Я рассмеялся.

– А Лида?

Джосси скорчила гримаску, и неожиданно девушка показалась трогательно уязвимой под блестящими доспехами бравады.

– Лида впилась в него, точно ленточный червь. Терпеть ее не могу.

Поговорим лучше о еде. Я умираю от голода.

Мы изучили меню, сделали заказ, прикончили выпивку и отправились обедать в столовую, повидавшую не одно столетие: каменные стены, обнаженные дубовые балки, красный бархат и приглушенный свет.

Джосси ела так, словно проблемы полнеющих талий не существует вовсе, что явилось приятным разнообразием после одной привередливой особы, клевавшей как птичка, которую я водил в ресторан в последний раз.

– Мне повезло, – сказала она самодовольно, накладывая целую горку масла на картофель, запеченный в мундире.

Я подумал, что ей повезло не только с хорошим обменом веществ. Сообразительность, очаровательное лицо, высокая изящная фигура: в ней не было ничего заурядного.

В основном за столиками вокруг нас сидело по два-четыре человека, которые негромко разговаривали между собой. Львиную долю шума производила большая компания, разместившаяся у дальней стены.

– Они все время смотрят сюда, – сказала Джосси. – Вы их знаете?

– Похоже, спиной к нам сидит Хворостина Элрой.

– Неужели? Празднует свою победу?

Хворостина Элрой, прозванный так за необычайно тощие ноги, старательно избегал меня в раздевалке в Таустере и, наверное, совершенно расстроился, обнаружив, что я обедаю в его местном пабе. Он был моим клиентом из числа жокеев, но останется ли он им и дальше, вызывало сомнения. В настоящий момент он не особенно меня жаловал.

Однако источником шума был не он, а хозяин вечеринки, суровый с виду человек, от природы обладавший громким голосом.

– Перестаньте их гипнотизировать, – сказал я Джосси.

Большие глаза уставились на меня поверх бифштекса с салатом.

– Страусиная позиция? – полюбопытствовала она.

Я кивнул.

– Если мы спрячем, головы в песок, возможно, буря нас минует.

Но буря, по-видимому, только набирала силу. Слова типа "ублюдок" слышались все громче сквозь общий гул, и многие посторонние посетители начали проявлять интерес.