— Но женщины у него бывают, — сказала Нина. — Несколько месяцев жила одна, теперь другая. Значит, не все так плохо?

— Откуда была та, первая, женщина?

— По-моему, из Молдавии.

— Ну вот, видишь! Бедняге некуда податься. Главное, по-моему, начался распад личности.

— Неужели нельзя помочь? Может быть, за деньги?

Турецкий закурил.

— Да нет. Я разговаривал с врачами. Тупик. И не только он страдает, но и мать.

— Вы совсем не пьете, — сказала она. — У вас плохое настроение?

— Да… как-то… Разрешите я вам налью?

Он взялся за водочную бутылку, но она протестующе подняла руку:

— Нет-нет! Мне теперь чуть-чуть кагору. Вот штопор.

Пришлось открывать кагор.

— А не боитесь смешивать? — пошутил Турецкий.

Она весело помотала головой:

— Мой отец, трезвенник, говорил: мешать можно все. Вот теперь я проверяю.

— Часто?

— На моей работе нельзя часто. Голова хуже соображает.

— Да, кстати, вы обещали рассказать о работе. Банк «Эрмитаж»? Так, кажется?

— Обещала? Когда? Нет! Это жутко неинтересно. Ну можно попозже? Ладно? Вот у вас на работе сплошные приключения! Верно? И все секрет? А вы ловко разделались с этими… «лесными братьями»… Вас обучают этому?

— Специально никто не обучает. Прежние навыки. Спортивное студенчество. А перед этим немного в армии. Нет, в армии, пожалуй, немало. Там и была основная закваска. В студенчестве я только совершенствовался.

— Наверное, у вас был черный пояс? Как у Ван Дамма?

— У Ван Дамма нет черного пояса. Но чемпионом Москвы я был.

Нина покачала головой:

— Фантастика! И я сижу с вами, как с самым обыкновенным человеком? А вы — чемпион!

— Ниночка, это было давно, — устало сказал Турецкий.

Она подняла пальчик:

— Подождите! Попытаюсь угадать. Не так уж давно. Мне, наверное, было лет десять.

— Из чего я заключаю, что вы — женщина бальзаковского возраста. И так милы и очаровательны. Я бы ни за что не дал.

— Ну что вы! Тридцать лет — это прелесть. Я считаю, это самый расцвет. А я в девятнадцать думал: ну зачем Бальзак выбирал таких старых. Не мог взять помоложе? А сейчас смотрю на вас и любуюсь. Действительно расцвет.

Нина оживилась, глаза ее заблестели.

— В девятнадцать-двадцать почему-то разница в возрасте особенно ощутима. У нас в общежитии, в институте, жила девочка старше нас на три года. В одной комнате. И мы ее звали «старуха». Причем искренне.

— Почему вы жили в общежитии?

— Я не москвичка.

— А эта квартира?

— Мужа.

— И где же муж?

Нина продолжала говорить оживленно, но по ее лицу словно пробежала тень.

— Он у меня очень богатый человек. Вернее, теперь уже не у меня. Мы с ним покупали эту квартиру. И он оставил ее мне. У него сейчас нет проблем. Любые девочки к любым услугам. Но, видимо, вам, мужчинам, нужен некий якорь в виде жены. Поэтому он женился на семнадцатилетней. Думаю, она ему покажет.

— Значит, любовь все-таки осталась? — поинтересовался Турецкий.

— Нет, я уже сделала тот шаг, который отделяет любовь от ненависти.

— Все-таки, когда не видишь человека, наверное, чувства притупляются?

— Когда не видишь, может быть. А я своего бывшего лицезрею каждый день. Он же мой начальник. Президент банка. Виткевич Владимир Ильич.

— Ну да, — кивнул Турецкий. — Раньше если отец Илья, то сына непременно нарекали Владимиром.

Нину уже завело. И хотя губы ее по-прежнему улыбались, в глазах была нешуточная обида. «Все-таки она умная, порядочная женщина, — внушал себе Турецкий. — Возможно, даже одинокая. Хотя как можно быть одинокой с отдельной квартирой и такой привлекательной внешностью?»

— Фифочка его бегает каждый день, — мстительно продолжала Нина. Как понял Турецкий, речь шла о новой жене Виткевича. — Видно, ей нравится высокое положение мужа. Но самое главное, он до сих пор меня ревнует. Стоит обозначиться какому-нибудь поклоннику, как Виткевич кидается коршуном.

«Нет, она хорошая, порядочная женщина», — вновь подумал Турецкий, а вслух спросил:

— А вы и раньше называли мужа по фамилии?

— Как когда… А что?

— Нет, просто.

Александр Борисович поглядел на часы и подумал, что пора уходить. Хотя и квартира была отдельная, и женщина симпатичная, и дома его никто не ждал, но настроен он был на пуританский лад. Он видел, что она отчаянно пытается задержать его, задает пустячные вопросы о работе, о спорте, о привычках. Но возможно, он все это себе напридумывал, а очаровательная хозяйка просто поддерживает светскую беседу. «Надо будет позвонить, — думал он, — и еще раз встретиться».

Когда Александр Борисович поднялся, Нина погрустнела. Вид у нее был растерянный. Бутылки с водкой и вином остались почти нетронутыми, стол заставлен закусками. А вечер закончился. Турецкий вообразил себе, как она огорчена, колебался в душе. «Вот уж точно, — ругал он себя, — мужик что бык, втемяшится в башку какая блажь, колом ее оттуда не выбьешь… А где гарантия, что она во второй раз захочет встретиться, а не отошьет меня жестко и холодно за то, что я так просто ухожу сейчас. У нее свое самолюбие, свои нервы. Есть вещи, которые женщина не прощает. Скорее всего, никаких телефонных звонков не будет. И ничего не случится. Просто я никогда больше не переступлю этот порог».

А она была очаровательна в своей растерянности. И когда уже в прихожей, вместо того чтобы обнять, он поцеловал ей ладонь, холодную, безжизненную, она произнесла дрожащим голосом:

— Ты должен что-то сделать…

Его колебания улетучились. Он привлек ее к себе, и она потянулась с такой готовностью, словно роднее человека не было для нее на всей земле. И весь его пиджак покрылся зеленым пухом от ее новой кофты. Она воскликнула: «Ой!» — и стала лихорадочно очищать светлую ткань. Но Турецкий скинул пиджак, потом бережно снял с нее кофту, и они, целуясь и лаская друг друга, вернулись в комнату.

Один из двух киллеров, участвовавший в убийстве Василия Георгиевича Викулова, канул как в воду. Видимо, лег на дно. В картотеке он не значился. Турецкий лично просмотрел несколько тысяч фотографий. Распорядился послать фоторобот не только в Московскую, но и в соседние области.

— Ну как дела? — встретил его Меркулов.

— Пока ни одной зацепки.

— Да? — Меркулов помедлил. — Ну заходи, подумаем.

Турецкий зашел к нему в кабинет вместе с группой коллег, которых Меркулов тоже пригласил для беседы. Но с ними он быстро переговорил и отпустил. Турецкий остался.