взглядом сына. Хоть бы слово одобрения. Нет же, все «не вовремя», «слишком поздно», «плохо», «да руки вам всем бы поотрывать!». Никлас уже привык. Небольшой их штат тоже. Сотрудникам повезло: они напрямую с генеральным почти не общались, Никлас стоял буфером между ними и боссом.

В стеклянную дверь раздался легкий стук. Никлас поднял голову и увидел копну сильно вьющихся белокурых волос, просунувшуюся в кабинет. Секретарь была моложавой женщиной за сорок. Петтер уважал ее за профессионализм и никогда не стремился заменить красоткой со стройными ногами.

– Никлас, тебе уже три раза звонили из московского офиса. Наберешь?

– Спасибо, Альма. Соедини меня.

Около четырех вечера Никлас вышел из офиса, выжатый как лимон, не в настроении возиться с мамиными гостьями. Он по дороге набрал Элофа и пригрозил, что если тот за ним не приедет, то он будет пытать его стейком слабой прожарки.

– Мне надо расслабиться и отдохнуть немного. Приезжай. Край в 5:30.

– Заметано!

Равно к пяти часам заявилась та самая Хэлена с дочерью Отилией. Подругу мамы Никлас смутно припомнил, раньше они жили в одном районе, но потом пути разошлись. А с дочерью ее он никогда не общался, даже удивился, что она вообще имеется у фру Нордин. Отилия была среднего роста молодой женщиной. Волосы прямые и, как водится у скандинавок, светлые. Глаза голубые и холодные, что лед по зиме. Вся внешность довольно чопорная. Видимо, ей тоже было не по вкусу это недосватовство. Поэтому она смерила Никласа весьма недоверчивым взглядом, когда Марина их представляла друг другу.

Он ушел в гостиную настраивать просмотр видео и фото с «Айфона» миссис Нордин, молясь, чтобы Элоф появился тут с минуты на минуту. Ему повезло: как только Никлас все закончил, раздался звонок в дверь.

– Элоф! – удивленно воскликнула Марина. – Какими судьбами?

– Фру Берг, мое почтение. Я украду у вас сына на пару часов?

Марина недоверчиво посмотрела на Никласа, но тот с самым невинным видом стоял, облокотившись о косяк двери, ведущей в гостиную.

– Ма, если я тебе больше не нужен, я пойду.

– Но… а как же?..

– Пусть идет, – раздался ровный голос со стороны кухни. Никлас с удивлением обнаружил, что говорила Отилия. – Я не собираюсь навязываться. – И, тряхнув идеальными волосами, которые легли на идеально ровную спину тонким покрывалом, она удалилась обратно в кухню, где, видимо, помогала хозяйке с угощением.

– Эм, ну что ж… Ладно, идите.

– До встречи, – попрощался Никлас, чмокнув маму в висок.

Садясь в машину, он хмурился.

– Как мальчишка, честное слово, как мальчишка, – бормотал он. – Пора съезжать. Давно пора. Устал. Мне не десять лет, чтобы я отпрашивался у мамы на прогулку. Да и в десять я не особо отпрашивался. Уроки сделал – и свободен.

– Это тебе решать, – отозвался Элоф. – Я-то давно распростился с пенатами своими. Куда поедем?

– Не все ли равно? – устало отозвался Никлас. – Куда скажешь.

– Тогда сначала на ужин, а там, может, у тебя и настроение поднимется.

***

За неделю до начала осени самолет «Аэрофлота» приземлился в Шереметьево. Никлас потянулся в широком кресле бизнес-класса, убрал ноутбук, взял с полки сумку, закинул ее на плечо и спустился по «трубе» к таможенному досмотру. Москва встретила его теплой погодой, что его порадовало, потому что Гётеборг уже затягивался серыми тучами и покрывался пылью непрекращающегося дождя. Элоф так и не смог  нему присоединиться, поэтому поездка обещала быть привычной во всех смыслах.

Никлас посмотрел на часы – московский офис уже готовился к закрытию. Пока он доберется до него, точно наступит вечер. Поэтому он позвонил своему заместителю и договорился о встрече наутро. Аэропорт в который раз окутал его шумом, запахами и криками. Никлас пробирался сквозь толпу неугомонных таксистов, игнорируя их навязчивое желание отвезти его в любую точку столицы России. У него был давно уже установившийся алгоритм поездок. Из дома самолет из Гётеборга с пересадкой, как правило, в Амстердаме. В Шереметьево его ждал автомобиль из каршеринга, на котором он ехал до облюбованного им «Холидей Инн» на Дмитровском. Приветливый персонал, международная сеть, статусность и при этом относительная близость к офису в районе метро Сокол – то, что отвечало всем его запросам. Больше всего Никлас ценил свой комфорт и ненавидел тратить время на проволочки. Его одинаково бесили медленный вайфай, вечные пробки или нерасторопные портье.

Когда он приехал в отель, было около шести вечера. Он попросил ужин в номер, едва оказался в своей комнате. И пока ему его доставляли, принял душ, с удовольствием укутавшись в банный халат после.

Половину своего пути Никлас провел за работой, поэтому сейчас позволил себе отложить в сторону телефон и даже не вынимать ноутбук из сумки. Еще успеется. Пока он просто отдыхал, разрешая себе ни о чем конкретном не думать. После он вышел на балкон, пользуясь сумерками, чтобы не переодеваться в более подходящий наряд, халат его более чем устраивал. Он сел в кресло и посмотрел на город, зажигавший фонари. Вскоре стемнеет, и из серо-зеленой Москва станет черной в горох из яркого света.

Он был здесь впервые с июня. Два месяца прошло. И почти два месяца с тех пор, как он расстался с Зоряной. Никлас солгал бы себе, если бы сказал, что не думает о ней. О нет, он думал. Много. Особенно в минуты одиночества, как сейчас. Конечно, можно было бы спуститься в бар и с кем-нибудь познакомиться и даже поболтать и приятно провести время. Но это было все не то. Ему это было больше не интересно. Хотя дома, в Гётеборге он и пытался вернуться к прежним привычкам. Но что-то щелкало каждый раз внутри, и перед глазами рисовалась Зоряна. То расслабленная, лежащая на песке, то гибкая и стройная, плескающаяся в море, то мечтательная, а он смотрел на нее и думал, что все отдал бы за то, чтобы узнать ее мысли.

Никлас прошел стадии злости и гнева, отрицания и застрял на торгах. Зная, что дальше должна накрыть депрессия, он противился этому. Он все еще думал, что переживет этот год. Ведь что такое год? Так, пшик! Оглянулся – и его уже нет. Вот только год назад он праздновал десятилетний юбилей почти своей фирмы. А кажется, что это только вчера случилось. Никлас не планировал впадать в уныние. Он торговался сам с собой. За право снова увидеть ее. За право высказать все накопившиеся чувства. Он не знал, что может быть сентиментальным. Неужели какой-то мимолетные курортный роман может сотворить такие перемены в душе?

По мнению Элофа в Никласе говорила уязвленная гордость: ведь она его отвергла. И сам он цеплялся за это объяснение. Действительно, если бы их роман с Зоряной пошел по стандартному сценарию, был ли он так расстроен тем, что потерял ее? Он припоминал мимолетные связи до нее. И действительно, нигде ничего не болело. Некоторые имена он даже не помнил и был не уверен, не приснилось ли ему это. С ней же все было не так. При всей ее очевидной к нему симпатии – никто не переубедил бы его в этом: он знал, что из себя представляет, и знал, как действовал на нее, – она не бросилась ему на шею в первый же день. В малейших деталях он легко припомнил краску на ее скулах, смущенную улыбку и то, как она