Не в силах обуздать свои эмоции, что копились и пульсировали в нём всё это время, мужчина притянул не сопротивляющегося парня ближе и выкрикнул ему в лицо:

— Что ты с ней сделал, нечисть проклятая?!

— Она цела и невредима, — мужественно и правдиво ответил Ник.

— Да не трогал он меня, отец! Услышь наконец, что я тебе говорю! Это я попросила Николаса отвести меня сюда. Я надавила! Я заставила! Отпусти его, молю!

— Не слушайте её, — самозабвенно возражал юноша, — она лишь стала невольной жертвой обстоятельств.

Осознавая, что вот-вот уже готов убить нахала, но всё же не желая этого, Веслав выпустил парня из стальной хватки, отступая на шаг.

— Возвращаемся. В деревне решат, что с тобой делать, — сквозь зубы процедил он, а после обернулся к дочери и добавил: — А ты навеки забудь о воле. Больше никогда не выйдешь из дому, ни за что не пойдёшь в лес, даже во двор носа не покажешь.

Ядвига молча и покорно слушала отца, а в душе всё рвалось на части. Хотелось кричать, биться, бежать, но всё же она понимала, что сама повинна в том, что произошло. Прекрасно осознавала, что будет: она всё же солгала отцу и сбежала из дома. И причины уже были неважны, особенно для родителя.

«Я это заслужила…» — думала она, виновато склонив голову и потупив взгляд.

— Вы…оба… за мной… — словно мечом отсекал каждое слово Веслав. — Выйдем на дорогу и наймем повозку.

Не в силах взглянуть друг другу в глаза, молодые люди побрели за старостой, утопая в гнетущей тишине, и уже к обеду следующего дня компания прибыла домой.

Как и обещано, Ядвига была заперта в своей комнате и только со временем ей было позволено из неё выходить. Отныне солнечный свет и блеск звёзд она могла видеть только через узкие щели в плотно закрытых ставнях. Она не выходила на улицу, не говорила с соседями и могла только догадываться, что же по её вине случилось с Нико.

Ей было неведомо, что Николас был передан на расправу своим родным. Суровый отец, пристыженный безрассудством сына, сперва избил его до полусмерти, а после сослал в горы в дом старого охотника, не желая никогда более его видеть. Это оказалось ещё более суровым наказанием, так как жизнь в тех местах была очень непростой и далеко не каждому под силу было приспособиться и выстоять.

Так Ядвига под замком, а Николас в изгнании, провели более года. Им было очень тяжко, им было тоскливо, но их не покидала надежда, что наказанию придёт конец.

Глава 7

Минул год.

Раздался сильный и решительный стук в дверь. Николас стоял на пороге отчего дома, откуда его с позором изгнали годом ранее. Если бы не тоска по матери, то он и не стал бы наведываться, ведь у него было куда более важное дело, из-за которого он и отважился нарушить изгнание.

Знакомый скрип открывающейся двери больно резанул по сердцу, и на пороге возникла женщина с осунувшимся от переживаний и тяжёлого физического труда лицом.

— Николас! — дрожащим голосом воскликнула мать и испуганно оглянулась, посмотрев в дом. — Мальчик мой! Как же так? Откуда ты? Ох! К чему это всё я, заходи же скорее.

Материнской сердце, которое не переставая болело все это время, не выдержало. Сердобольная женщина схватила сына за руку и потащила за собой в дом, следом закрывая дверь.

— Здравствуй, матушка, — виновато улыбнулся Николас, желая только одного — наконец обнять родительницу, прижать к груди, ощутить и раствориться в её материнской теплоте и ласке.

— Боги, Николас, мальчик мой! — её большие выцветшие глаза наполнились слезами. — Иди же скорее ко мне, позволь обнять тебя!

Точно вернувшись в детство, некогда юноша, но теперь мужчина, как малое дитя, бросился в руки матери, припадая к её сердцу. Она прижимала сына к груди, целовала виски, глаза, щеки и горько плакала, терзаемая длительной разлукой.

— Как же ты изменился, сынок, — всхлипывала она, — окреп, похорошел, силы набрался! Как же ты жил всё это время, родненький?!

— Матушка, прошу не плачь. Со мной никакой беды не приключилось. Живу хорошо, не бедствую. А тебе тут как живётся?

— Ох, мой хороший, теперь всё поладится, коли я знаю, что сын мой в добром здравии.

— Отец не бранится, не обижает?

— Ворчит постоянно, окаянный, да только то пустое. Привыкла давно, а вот без тебя тошно было, тоскливо. Душа не на месте.

— Ну полно тебе убиваться, со мной все добре.

Внезапно из соседней комнаты раздался раздраженный бас хозяина:

— Кого ещё нелёгкая принесла?! Кто к нам пожаловал, Вольга?

Мать вздрогнула, побледнела и обернулась, пытаясь спрятать за спиной сына, который был на две головы выше неё самой.

Наконец в переднюю вышел Радзимиш. Крепкий мужчина с сильными мозолистыми руками, привыкшими к труду, суровым и твердым взглядом, утяжеляющимся густыми черными бровями, хмуро сходящимися на переносице. Его грубая мужицкая простота лишь подчеркивала крутой нрав и горячесть.

— Как посмел ты ослушаться родительского слова и вернуться, щенок?! Да за такую дерзость я шкуру с тебя спущу! — завопил хриплым голосом мужчина.

Но Николаса было не испугать пустыми угрозами и физической силой отца. За прошедший год парню многое довелось пережить, многому научиться. Теперь уже он не тот неумелый мальчишка, а закаленный в суровых условиях мужчина.

— Мало тебе позора, который навлек ты на нашу семью?!

— Радзимиш, прошу, не гневайся! — обливаясь горькими слезами, взмолилась мать.

— Замолчи, женщина!

Не обращая внимания на бледную, как полотно, жену, мужчина шагнул в сторону сына и схватил его за грудки, замахиваясь тяжёлым кулаком. Он бы нанес удар дерзкому мальчишке, если бы тот не вцепился в запястье отца и не сорвал с отвращением его руку со своей груди.

— Никогда более ты не посмеешь меня ударить! — процедил он сквозь зубы, меча молнии янтарными глазами. — Тем более, что я пришел сюда только ради матери. Честь, о которой ты так громко восклицаешь, не пострадает. Я ухожу и больше не переступлю порог твоего дома.

— Щенок! — в ярости выплюнул отец, но более отпрыск не обращал внимание на жестокого бездушного родителя.

С тяжёлым сердцем Николас подошёл к матери, заглянул в её убитые горем, но добрые глаза, оставил целомудренный поцелуй на щеке приговаривая:

— Не тревожься, матушка, со мною все будет ладно. Ты лучше себя береги, а мне уже пора.

— Куда же ты, сынок? — едва слышно прошептала она,