рвануть к нему, поздравить вживую – летом не поехали к родителям из-за карантина. Но пришлось ограничиться звонком.

А через три дня я смотрела через экран телефона в испуганные мамины глаза. Папа кашлял, лёжа на кровати:

– Да ерунда, думаете, коронавирус? Я ездил на велосипеде, и меня продуло! Ну Мариш! Разве моя дочь умеет плакать?

Мама волновалась:

– Приехала скорая, а он шутит, на больного не похож! Уехали, сказали лечиться дома.

К субботе уговорили папу пройти компьютерную томографию. Он сам сел за руль «Нивы», поехал в райцентр. Десять процентов поражения лёгких: сначала мы испугались, но потом узнали, что выживают и при девяноста девяти.

В больнице папа лежал в палате с бывшим коллегой-физруком. Ему мы звонили, чтобы поговорить. Папа так и не научился пользоваться видеозвонками.

– Кормят хорошо! – улыбался он. – Болтаем, вспоминаем соревнования, школу. Только сглупили, напились холодной газировки, теперь горло болит. Как там мои внуки?

Через несколько дней папин коллега сказал, что папа будет говорить без видео. Первое, что мы услышали, – хриплое, тяжёлое дыхание.

– Всё хорошо, – просипел папа. – Эх, зря взял трубку, напугал только вас! Не беспокойтесь, завтра поговорим.

Утром позвонила мама. Папу увезли в реанимацию в ковидный госпиталь. Неделю у него был отключён телефон. Узнавать о состоянии разрешалось раз в день. Маме сообщали: «Состояние стабильно тяжёлое». И вешали трубку.

– Мише стало лучше! – зазвенел голос мамы в один из дней. – С аппарата сняли. Нашли знакомую медсестру, она сказала, что он бодро выглядит и попросил айран! Димка или Сергей занесут.

Серёжка с Димкой – папины племянники, они живут в Новотроицке, куда папу отправили. Передали пока магазинный кефир. Решили не ждать, привезти домашний айран чуть позже. Я забеспокоилась: вдруг кефир будет холодный и у папы снова заболит горло?

21 сентября папы не стало.

Пап, твоя дочь так и не научилась не плакать. Я, как и обещала тебе, пишу книгу – про аже, про вас с мамой. Про огромные сосны, Колтубанку, про Урал. Знаю, ты бы хвастался, как тем чайником-верблюдом, который я привезла из Душанбе: «Моя доченька умница!»

Сейчас всё, что было в том прощальном году, кажется значимым и знаковым. Фотографии, где ты сидел на семейных торжествах с пирогами, – мама снимала на память. Твои слова: «Больше к вам, наверное, не приеду, тяжело».

Мы впервые прожили без тебя наши дни рождения и Новый год. Ты всегда поздравлял нас первым, теперь мама звонит одна.

Мы смеялись, когда, стоило маме отъехать на сто метров, ты ей звонил:

– Всё нормально?

Когда одна из наших родственниц собралась замуж, в семье начали возмущаться по поводу жениха.

– Он не казах! – воскликнула тётя.

– Но дядя Миша тоже не казах! – парировала девушка.

– Таких, как Михаил, один на миллион! – вздохнула тётушка, и свадьба состоялась.

А троюродная сестра привезла в посёлок подрастающую дочь: показать тебя.

– Чтобы знала, какие бывают настоящие мужчины, – сказала она.

Мама рассказывает, как много лет назад, сильно заболев, она переживала:

– Вот лежу ночью и думаю, что будет, если умру. Ажешку вы заберёте или Жанат. А Мишу решила женить.

– На ком?

– Вот и я думала: на ком? Перебирала знакомых женщин, так никого и не нашла, кому смогу его доверить. Утром рассказала Мише, а он смеётся.

Пап, этим летом я увидела Жаната, сидящего на твоём месте, и впервые поняла, что такое «упало сердце». Сердце, и правда, ухнуло в живот. Вы стали так похожи.

Ты часто говорил маме:

– Как хорошо, что ты читаешь намаз!

Словно знал, что только вера поможет ей пережить разлуку с тобой.

Внуки вспоминают тебя каждый раз, когда поймают большую рыбину, сделают новый спортивный трюк, если случается что-то важное для них: вот бы аташка обрадовался!

А я, проходя досмотр на границе, по привычке смотрю за шлагбаум, где ты нетерпеливо вышагивал, приехав на час раньше.

Как-то после многочасовой дороги нас задержали на местной погранзаставе, перед самым селом. Не хватало какой-то справки. Ты пытался спорить, а потом съездил домой за паспортом и прихватил горячие манты, приготовленные мамой. Перебежал с мантоваркой мост через Урал и сел к нам в машину. Мы вместе помчались оформлять документы в райцентр. А ты громко восклицал, негодуя и радуясь одновременно:

– Ишь, напридумывали тут правил! Какие молодцы, что приехали! Ешьте-ешьте!

Теперь ты приходишь к нам только во снах.

Однажды клиентка, у которой умер отец, поделилась со мной отчаянием:

– Как опоры без него лишилась. Вот представлю: придут сватать, спросят, где отец. Придётся сказать, что у меня его нет…

– Как это нет? – удивилась я. – Он у вас есть!

Через полгода она написала: «Выхожу замуж. Спасибо за те слова».

И ты, папа, у нас всегда есть.

Первый снег в этом году пошёл рано. Это второй первый снег без тебя. А снежинки на моей ладони стали каплями воды. Чтобы упасть на землю, улететь в небо и непременно вернуться.

Эпилог

Заплетая косы

– Завтра уже летим! – семилетняя дочь Дания примеряет платье.

– Да, – отрывается от книги сын Акежан. – Как приедем в посёлок, сразу купаться на Урал! А сколько вкуснятины ажека наготовит!

– Такие блины, как у неё, я больше нигде не ел, – улыбается муж.

– Мам, заплети мне косички, – Дания подаёт расчёску. – Много-много. Чтобы несколько дней держались.

– Хорошо, жаным.

Заглядываю в телефон, перепроверяю электронный билет. Такси в аэропорт – в пять утра. Летим в Актобе к родне мужа, погостим – и к моим.

Расчёсываю волосы дочке.

– Мам, я похожа на ажеку?

– Да, говорят, она в детстве такой же была. Ты любишь внимание, как она. Всё замечаешь. Когда родилась, сразу посмотрела на папу изучающим взглядом.

– Как это?

– Вот так!

Наклоняю голову, приподнимаю бровь. Дочка смеётся.

– А каким Акежан родился?

– Тоже сразу показал характер! Начал кряхтеть и вырываться из пелёнок.

– А он на аташку похож?

– Да. Дети от каждого что-то берут. И добавляют своё.

Косичка готова. Закрепляю резинкой и плету дальше.

Дочка берёт телефон: сфотографироваться. Позирует, корчит мордочки.

– Сразу понятно, в кого она, – смеётся муж.

– Мам, а у тебя были косички, когда ты была маленькой?

– Да, мне заплетала их моя мама.

– А ей – её мама?

– Да.

– Почему я не видела твою бабушку?

– Акбалжан-аже была уже старенькой и ушла на небо. Ты родилась ровно через сто лет после её рождения.

– Через сто лет! – дочка затихает на полминутки.

Бросаю взгляд на часы – поздновато.

– Можешь лечь на бочок, буду с другой стороны плести.

– Расскажи, как ты была маленькой! Или сказку… Только такую, которую я не слышала.

– Я придумала одну для своей книги, но она не совсем детская.

– Пусть!

Перекидываю пряди одну над другой и начинаю:

– У берега могучей реки много лет зеленели заросли Талы-ивы. Стебли её были тонкие, но такие гибкие, что сломать их не могли ни ветер, ни человек голыми руками. Степняки обрезали ветви острыми ножами, чтобы смастерить из них юрту или изготовить кобыз[86], издающий дивные звуки. Делали целебные настои из коры и листьев. Тала пускала новые побеги, становясь ещё сильнее. Однажды налетел на Талу красный пожар. Всё сгорело. Что не сгубил огонь, спалила засуха. Почернела степь. Растрескалась корявыми морщинами. Пропиталась гарью.

Когда наступила зима, снег прикрыл черноту, залечил ожоги. Долго спала земля под белым одеялом и видела сны. Про зелёные луга и листья, шелестящие от дуновения ветра, про вольных коней, смелых жигитов и прекрасных девушек, что раскачивались на качелях и звенели песнями. А весной снег уплыл ручьями, напоследок омыв отдохнувшую землю. И плакала она, что остаётся одна. Ни травинки на ней, ни кустика. Но не всё уничтожил пожар. Корни Талы, спрятавшиеся глубоко, собрали все свои силы и протолкнули вверх росточек. Маленькие, но крепкие побеги пробились через сухую глину сквозь темноту, достигли света. Лучи согрели раскрытые стрелки листьев, покрытые серебристым пушком. Запели на ветвях птицы, зазеленела трава. Снова вернулась жизнь в эти края. Ведь не знал огонь, что корни всегда остаются живыми. А коли