- Имя, возраст, сколько болеет? – я кивнул Вольге, и тот взял бересту для нового человека.

- Болезнь - сутки, - вежливо ответили за спиной со странно знакомым акцентом. – Слабость, боль головы нет, только сильный жар. Возраст семь лет. Имя Чан Юн Лан. Прошу прощения, Тихон Викторович, вы из империя Цин?

Я резко обернулся.

Плоское лицо, желтоватая кожа, характерный разрез глаз – на меня сверху вниз удивленно смотрел самый настоящий китаец, почему-то одетый в богатый турецкий кафтан.

- Нихао, - растерянно сказал я, осознав, что в этом мире даже азиаты были выше меня на целую голову.

Китаец просиял:

- Нихао! – и попытался перейти на родную речь.

Моих познаний хватило лишь на то, чтобы понять имя Чан Вей Чжао и его восторг по поводу встречи с таким знатным – по белизне кожи и отделке наряда определил – земляком, который оказался еще и доктором.

- Простите, господин Чан, - я в панике попытался вспомнить полагающийся для такой ситуации поклон, но провалился. – Меня зовут Лим Тэхон. Я родом из отдаленных провинций Корё. За время скитаний язык Поднебесной... э-э… - я едва успел проглотить слово «выветрился», - к сожалению, забылся. Я попросил бы вести речь на местном, чтобы мой помощник мог сразу записывать ход болезни вашего…

- Сын брата, - подсказал господин Чан и опустился на стул.

- Племянника, - кивнул я и приступил к осмотру ребенка.

В отличие от местных, Чан не лез под руку, не возмущался моими действиями, но зато тараторил как трещотка свои восхищения по поводу встречи со мной, носителем настоящих знаний. Я моментально узнал, что он покинул страну из-за разногласий с какими-то знатными кланами, что он прекрасный ювелир и торговец тканями, что вместе с ним путешествуют племянники, что сам Чан Вей Чжао уже когда-то легко перенес дифтерию и в этот раз тоже болел легко и быстро, что у них недавно умер корабельный доктор и господин Чан надеется, что господин доктор в моем лице непременно поможет… А я всего-то посчитал бедняжке пульс и ощупал опухшую шею. Для Чана, уже знавшего, что ни пульс, ни вообще какие-то точки местные не щупали, это показалось подарком свыше. Хотя на самом деле медицина в Цин и медицина в этой России не слишком отличались своими методами. Что там теория Ци, что здесь вера в Равновесие. Но китайцы хотя бы не отвергали хирургию, и иглы им были знакомы и вполне привычны.

- Значит так, - вздохнул я, отойдя от ребенка. – У него от природы узкое горло. Если лечить его как остальных, на четвертый-пятый день пленки всё забьют, достать шпателем нельзя. Что это означает, вы сами знаете.

Господин Чан замолчал, его плечи печально опустились.

- Вы хотеть сказать… Это всё?

Я посмотрел на него, посмотрел на мальчика.

- Дайфу* Лим, - прошептал Юн Лан и схватился слабыми пальчиками за край моих одежд. В черных глазах ребенка бился страх. – Я умереть, да?

У меня перехватило дыхание. Сколько за эту неделю их было таких, бледных, едва дышащих – никого не смог спасти. Их приносили на четвертый-пятый день, когда ни о какой сыворотке речи уже не шло, помогла бы только операция, но… Но этого ребенка привели вовремя. И лекарство для него уже существовало. Вопрос был лишь в дозе… и шприцах.

Я глубоко вздохнул и повернулся к господину Чану.

- Вы говорили, что ювелир.

- Да, - встрепенулся Чан. – Да, я ювелир.

- Вольга, выйди, - непререкаемо велел я.

Тот неохотно послушался. Я убедился, что дверь плотно заперта и никто не подслушивал, и вновь повернулся к Чанам со словами:

- Значит, слушайте. Вы пришли вовремя. Лекарство есть.

- Есть?! – Чан вскочил и глубоко поклонился. – Дайте его, прошу, этот недостойный делать всё возможное!

- Это лекарство нужно вводить в кровь специальным устройством со специальной иглой, - продолжил я и, пошарив по берестяным тетрадям, показал рисунки. – Рисунки и размеры у меня есть, но сам я их сделать не могу. И мне нужны мягкие жилы или выделанный кишечник, чтобы пустить по ним еще одно лекарство…

- Я всё делать! – мгновенно уловил суть господин Чан. – День – и я всё делать!

- Лекарство надо вводить в кровь как можно раньше. Сегодня-завтра. Потом будет поздно, - всё еще сомневаясь, сказал я. – И оно опасно. Я не смог его проверить на людях. Может быть так, что он умрет от него…

- Я согласен, - перебил меня господин Чан. Он уже схватил тетрадь с рисунками шприца и системы и теперь тянул её к себе. Черные глаза горели фанатичным огнем.

- Вы слышали меня, господин Чан? Юн Лан может умереть от этого лечения. Лекарство до конца не изучено, – повторил я медленно и раздельно.

На мгновение ювелир заколебался, но потом бросил взгляд на притихшего ребенка и тряхнул головой.

- Юн Лан ведь и так умереть, да?

- Скорее всего, - кивнул я.

- Тогда пусть будет ваше лекарство, - решился ювелир и окончательно отобрал у меня рисунки.

- Хорошо. Подождите, сначала надо посмотреть, подходит ли оно, - я вздохнул и открыл шкафчик, где на льду стояли флаконы с заветной сывороткой и лежала самодельная полая игла из гусиного пера. Проткнуть такой иглой кожу и мышцы было нельзя, но зато ей можно было подать лекарство в заранее сделанную рану.

Мальчишка оказался молодцом – даже не пикнул, когда я впрыснул ему в царапину первую пробу. А это наверняка оказалось гораздо больнее обычного укола.

- Он останется здесь на пару часов. Если кожа вокруг ранки покраснеет или опухнет - значит, лекарство не подходит и лечить будем по-другому, - сказал я взволнованному Чану, думая о системе с физраствором и трахеотомии.

К моему великому облегчению, ничего не покраснело сверх допустимого и не опухло. Не дожидаясь Чана, я рискнул ввести еще одну небольшую дозу и, когда окончательно убедился, что никакой аллергии у ребенка нет, почувствовал себя немного увереннее. Внутренний голос возмущенно твердил, что это эксперименты на людях, что это незаконно и вообще бесчеловечно... Но это была цивилизация восемнадцатого века. В этом мире еще не существовало никаких нормальных альтернатив. Ребенок болел здесь и сейчас - и его законный представитель, и он сам были на всё согласны. А я уже устал смотреть в глаза умирающим детям.