– А сундуков никаких не припомнишь, которые туда же сбросили, а? – спросил Кабанин. – В колодец ваш волшебный? Сундуков с барахлишком?

– Я помню сундуки, – произнесли от двери.

Кураев и Кабанин разом обернулись. На пороге стоял молодой парень в поддевке и лаптях, немного блаженный видом.

– Это внучок мой, Никола.

– Говори, Никола, – кивнул тому Кураев.

– Я тогда мальчонкой был, по дому бегал. И сундуки те запомнил. Два их было. Они стояли в кладовой, за опочивальней Никиты Васильевича.

– Ну-ну, – поторопил его Антон.

– Сам Никита Васильевич отъехал, а я застал Захара Захарыча у тех сундуков. Один сундук был открыт. А рядом мешки лежали и… кирпичи. Я стою и гляжу. Мне годков семь было…

– Да говори же ты, Никола, не тяни, – хрипло пропел Кабанин.

– Захар Захарыч как увидел меня, так в лице переменился. Встал, поманил пальцем, а когда я подошел, то схватил меня за шиворот и приблизил – лицом к лицу. Помню его глаза, ой, помню! И сказал: «Кому скажешь, что я тут был, и себя погубишь, и тятеньку своего, и матушку, и братишек, и сестренок, и дедка своего», – Никола кивнул на древнего Федора. – Так и сказал. «Всех, кого любишь. Все сгинут! Еще и мучиться будут! А ну повтори, Николка». Я повторил. Мы боялись Захар Захарыча, суров он был! Одного ослушника насмерть запорол.

– И ты все это время молчал? – спросил Федор.

– Боялся за всех вас. Он еще сказал: «А коли помру, из могилы встану и приходить к тебе буду, каждую ночь».

– Ты молодец, Никола, – похвалил его Кабанин. – И впредь о том никому не говори. Целее будешь. Только нам можно.

– А где его собственная земля? Захар Захарыча вашего?

– Так его имение сожгли. Он-то как раз защищать его взялся, его и сожгли. А всех Зубовых перебили. Кроме одного, младшего из сыновей, Макарку. Избили его до полусмерти, поломали и бросили. Глаз у него вытек, думали: сдохнет. А утром смотрят: нет его! Уполз, стало быть. Да куда денешься? Издох, наверное…

– На рассвете, Никола, покажешь нам землю Зубовых.

– Как скажешь, барин, – поклонился тот.

Уже на рассвете, спешившись, они обозревали пепелище. Землица управляющего Зубова! Горько вздохнул Федор. Сгоревшая усадьба, сгоревшие постройки, выжженная земля. В лихие годы опричнины половина русской земли стала такой – выжженной и опустевшей.

Кладоискатели обошли поместьице. В двух колодцах стояла нечистая вода. Запустение было вокруг, точно прокляли эту землю.

– Он где-то здесь, – тихонько молвил Кабанин. – Второй сундук! Слышь, Антон Дмитрич? Зубов утопил его!

– Думаешь? – прошептал Сивцов.

– Жизнью клянусь! – хрипло ответил Матвей Кабанин. – Что скажешь, Антон Дмитрич, ну?

– Нырнуть хочешь, Матвей? – спросил Кураев.

– Сам не хочу, но заставить, кого надо, смогу.

– И кого же?

– Да хоть полдеревни какой.

– Ты еще людей поищи.

– Ради такого дела – найду!

– Колодец глубоким может оказаться: потопнут твои ныряльщики.

– Девять утонут – десятый выплывет.

– А коли откажутся?

– А коли мы их деток малых у колодца-то держать будем, а? Окунем малышат – мигом полезут!

– Никого тебе не жалко, – усмехнулся Антон Кураев.

– А чего жалеть-то? Народишку на Руси много! Да и царь-батюшка сказал, что на себя берет все грехи наши, еще в Александровской слободе сказал, разве нет так? А это все вокруг – земство! – обвел округу движением бородатой головы Кабанин. – Чужой край!

– Не донырнуть туда, – покачал головой Сивцов.

– А мы к веревочке-то мужичка привяжем, и камень к его ногам приспособим, и вниз. Пусть там пощупает все!

– Так воздуху ему не хватит все общупать-то! – возразил Сивцов.

– А пусть бережет наш мужичок воздух-то, пусть порачительнее будет, побережливее…

– Хватит, сказочник! – прервал его Кураев.

– Да чего ж хватит-то?

– А то! Скажу, что надо обойтись тем, что есть. Бог велел делиться.

– Но не таким же сокровищем, Антоша! – скосив взгляд на старика, вспыхнул Кабанин. – И потом, не было в том сундуке короны императора! Не было!..

– Короны не было – верно, – кивнул Антон Кураев.

– Ну?!

– Стало быть, и не принадлежит она нам, – убежденно сказал Антон. – Велика честь корону императоров в руках держать. Честь и гордыня! Сейчас надо свое схоронить, извернуться.

– А мужички нам все-таки понадобятся, – сказал Кабанин.

– И зачем они тебе?

– Сейчас узнаешь, Антон Дмитрич. На кладбище отведи нас, – приказал Кабанин старику, который стоял поодаль. – Где Зубовы лежат.

– Как скажете, господин, – отозвался тот.

Скоро они были на кладбище. Тут и там торчали из земли покосившиеся кресты. И здесь пролетел вихрь гражданской войны, даже костей не пожалел.

– Ты вот что, старик, найди нам пару мужиков, а то мы тебя заставим копать. Скажи, мы их пожалеем, убивать не станем. Да беги скорее, беги, коли жить хотят! Да пусть лопаты прихватят!

Старик заковылял искать подмогу. Вперед послал Николку.

– Умно, – усмехнулся Антон.

– А не кощунство ли это? – спросил Григорий.

– Сегодня жить – уже кощунство, – ответил Кураев.

Скоро прибежали мужички, перепуганные, еще вдалеке сломили шапки, долго кланялись.

– Копайте, – приказал Кабанин.

Мужики перекрестились и взялись рыть могилы. И скоро уже взломали и открыли три гробовые крышки. Три истлевших трупа лежали перед ними. Черепа были изрублены, плечи и ребра, не хватало фаланг пальцев. Видимо, закрывали Зубовы головы и лица, когда их потчевали саблями.

– Отойдите, – сурово бросил Кабанин, нашел палку и спрыгнул в среднюю могилу.

Он рылся долго, затем перешел в другую и в третью… Кураев дивился этому человеку, всю жизнь поделившему с муками и смертью других людей. Из третьей могилы он вылез сияющим.

– Что-нибудь нашел, Матвей? – спросил Антон.

– А, Матвей Дармидонтыч? – эхом вопросил Григорий.

– Отвернись! – рыкнул Кабанин на мужиков. – Пошли вон!

Те отвернулись и поспешно отошли. Кабанин протянул Кураеву руку и разжал кулак. На его перчатке лежал обляпанный гнильем большой золотой крест с камушком. Кабанин дохнул на него, потер крест о рукав кафтана. Прищурился. Зеленым камушком, играющим!

– Каково? – вопросил палач.

– Да-а, – протянул Сивцов.