После таких слов полагается встать и уйти. Сегодня он собрался поехать в Уэльс и отыскать Риа, но передумал. Она сама вернется, когда сочтет нужным. А дальше решать предстоит Салли, а не ему. Грейм Ланг не даст ей наделать глупостей.

Сегодня он мог бы сесть в самолет и вернуться на Пантабалик. Как просто!

Раньше все всегда было просто. Даже когда он был помолвлен с Джулией, он не мог дождаться, когда вернется на Пантабалик.

Но стоило ему попробовать уйти от Салли, и его тут же отбросило назад.

Он взял ее за руку и сказал:

— У Риа был ребенок.

— Но ведь она не… — ахнула Салли. — Она бы не стала…

— Нет. Отец дал ей деньги, чтобы она избавилась от позора, но… вы правы, она не стала этого делать.

— Но…

— Она была очень молода и думала: стоит ему увидеть ребенка, как он сразу его полюбит. Риа балансировала на грани биполярного расстройства; эйфория сменялась депрессией. На стадии эйфории она и показала отцу новорожденного сына. Можете представить себе его реакцию.

— Бедная Риа!

— Потом у нее начался послеродовой психоз. Она бредила, наносила себе увечья… Ребенка у нее забрали, ее поместили в клинику для душевнобольных. К тому времени, как она выздоровела, ее мать и мой отец договорились о том, чтобы ребенка усыновили. С тех самых пор Риа ищет своего сына — моего брата.

— Так вы с ней и познакомились?

— После смерти отца я нашел в его бумагах письма от Риа и ее матери. Он заплатил ее матери… — Александер замолчал.

— И вы вместе стали искать вашего брата?

— Да. Если бы все было сделано по закону, я бы без труда нашел усыновителей. Человек имеет право знать своих родных. Но обо всем договорились частным порядком. Ребенка увезли за границу.

— Александер… — Ее рука крепче сжала его пальцы. — Мне так жаль! Жаль, что Риа не доверилась мне…

Он покачал головой:

— Дело не в вас, Салли. Она ни с кем об этом не говорит. До сих пор чувствует себя виноватой.

— Хорошо, что у нее есть вы.

— Я делал что мог. Пытался как-то все наладить. Надеялся, что кафе-мороженое поможет ей сосредоточиться.

— Понимаю, за что она вас любит.

— Я тоже ее люблю, но не так, — ответил он. — Не так.

Не так? Салли услышала слова, да и взгляд Александера был таким пристальным, что на миг ей показалось: он имеет в виду не только искру, пробежавшую между ними, стоило им увидеть друг друга. Смешно, нелепо! Ведь он ее почти не знает. Как и она его. И все же вся ее жизнь перевернулась. Она не может думать, почти не может дышать. До сих пор она как будто спала — и вдруг очнулась. Как будто ей снова семнадцать и вот-вот произойдет чудо…

Она коснулась губами тонких шрамов, идущих от виска к подбородку, нежно провела сверху вниз. От него словно било током… Коснувшись его губ, она замерла и взглянула на него снизу вверх.

Пусть он скоро уедет, он не украдет ее сердце: она сама дарит его ему. Здесь, сейчас. Сегодня ее день.

— Никаких пабов, — сказала она. — Можно заказать пиццу, но сейчас мне хочется съесть только тебя.

Не дожидаясь ответа, она прильнула к нему губами, спеша попробовать его на вкус, насладиться им. Он ответил жадно, как изголодавшийся путник, которому предложили роскошный пир.

Оба забылись; Салли совершенно не помнила, как им удалось подняться в ее крошечную квартирку в мансарде.

Она помнила только его рот, руки, ласкавшие ее бедра под юбкой, пока она, спотыкаясь от спешки, поднималась по ступенькам, одновременно стаскивая с него рубашку. Ей не терпелось увидеть его, погладить шелковистую кожу, даже мимолетные прикосновения к которой заставляли ее трепетать от страсти.

Задыхаясь, они ввалились в ее спальню; он расстегнул крючки, и платье с тихим шорохом упало на пол к ее ногам. Она осталась в белом бюстгальтере в зеленый горошек, таких же трусиках и чулках с кружевным верхом. И вдруг обоим стало не до смеха…

— Красавица… — с трудом выговорил он, спуская бретельки и целуя ее в ключицу. Она прижалась к нему всем телом. Вскоре бюстгальтер последовал за платьем. Он сжал пальцами набухший сосок, потом принялся ласкать его языком. Она ахнула; по ее телу прошел мощный электрический разряд. — Какая ты красавица…

— Алекс… — взмолилась она, сгорая от желания чувствовать его, видеть его, обладать им.

Он подхватил ее на руки и уложил на кровать.

Предыдущий неуклюжий опыт не подготовил Салли к тому, что ее ждало. С трудом сдерживая спешку, она слушалась своего чутья, доставшегося ей в наследство от Евы. Она приникла губами к его груди, поросшей выгоревшими на солнце волосами, и медленно двинулась ниже… Когда дошла до сосков, он крепче сжал ее.

— Погоди! — приказала она. — Погоди! — Ей хотелось, чтобы он вспоминал ее, когда окажется на другом конце света, в густых зарослях, в гамаке или на тропическом пляже. И сама хотела сохранить его образ, когда от него останутся одни воспоминания.

Он широко улыбнулся и раскинулся на постели, расслабленно вытянув руки над головой. Он сдавался на милость победительницы.

— Угощайся.

Потом он крепко обнимал ее до тех пор, пока она не пришла в себя, пока не открыла глаза в совершенно новом мире.

— Для женщины, которая так долго ждала, ты ужасно спешила, — заметил Александер.

— О боже… Извини… А ты не…

— Разумеется, да, — ответил он, притягивая ее к себе. Она положила голову ему на плечо. — Но в следующий раз мы будем действовать медленнее. Ты, кажется, что-то говорила о пицце? — «В следующий раз»… Значит, он не против повторения?

— Очень жаль, что так вышло с ужином.

— А мне нет. Ты по-прежнему должна мне ужин, и у меня появился предлог вернуться.

— Тебе не нужно никакого предлога, — прошептала Салли. — Можешь приходить, когда захочешь.

— Дай мне минуту, — ухмыльнулся он. — Мне ведь все-таки не девятнадцать.

— Да, какое счастье!

Набрав номер пиццерии, он покосился на нее, но тут ответил диспетчер, и он спросил у Салли, чего ей хочется. Сделав заказ, он повернулся к ней:

— Отлично. У нас еще полчаса. Ты ни о чем не хочешь мне рассказать?

Она подняла руку; казалось, во всем теле не осталось ни единой косточки.

— О чем?

— Как ты оказалась последней двадцатитрехлетней девственницей в Мэйбридже, а может быть, и во всем графстве.

— Я не… Я не последняя девственница.

— Да? Тогда позволь заметить, что девятнадцатилетний юнец, который побывал в тебе до меня, не произвел на тебя особого впечатления.

— В самом деле? — Она вспомнила, как бережно и нежно взял ее Александер, и широко улыбнулась. Вся покрытая испариной, расслабленная, она словно приклеилась к кровати. С ее лица не сходила улыбка, посрамившая бы и Чеширского Кота.