Еще немного — и воздух вокруг стал напоминать густой горячий сироп, а течение в Танн вдруг настолько замедлилось, словно река тоже уснула. И как раз в этот момент мы с Розетт начали подниматься по узкой улочке к центру Ланскне; все здания в утренних лучах солнца казались белоснежными и сияющими, и церковные колокола звонили так громко, созывая народ к мессе, словно хотели непременно разбудить крокодила, спящего на берегу реки в тростниках.

Среда, 18 августа

Добравшись до кафе «Маро», я обнаружила за стойкой бара все ту же Мари-Анж — она все так же жевала жвачку и смотрела телевизор, но вид у нее был еще более недовольный. Сегодня она украсила себя пурпурными тенями на веках, пурпурной губной помадой и пурпурной прядью в волосах. Хорошо бы тот, на кого направлены все эти гламурные усилия, оценил их по достоинству.

Я заказала кофе с круассанами и спросила:

— А сегодня Жозефина здесь?

Девица окинула меня равнодушным взглядом:

— Да, конечно. А кто ее спрашивает? Как мне вас назвать?

— Вианн Роше.

Я ожидала, что она сильно изменилась. Увы, подобные вещи случаются даже слишком часто и, в общем, неизбежны. Седина, мимические морщины в углах рта — так сказать, поцелуи времени. Иногда, впрочем, люди меняются настолько, что их почти невозможно узнать; и когда Жозефина Мюска, отодвинув занавеску из бусин, вошла в бар, я лишь через какое-то время узнала свою старую подругу в той женщине, что остановилась передо мною.

Но отнюдь не потому, что она как-то невероятно постарела. Ничего подобного, как раз наоборот! Она, пожалуй, выглядела теперь даже моложе. Но восемь лет назад, когда я впервые с ней познакомилась, она была женщиной скорее непривлекательной; теперь же это была хорошенькая, уверенная в себе молодая женщина; ее волосы, некогда имевшие светло-каштановый оттенок и весьма тусклые, приобрели более светлый тон, были коротко подстрижены и умело уложены. На Жозефине было белое льняное платье и яркие разноцветные бусы из стеклянных шариков. Но стоило ей увидеть меня, сидевшую на террасе, как лицо ее осветила та самая улыбка, которую я узнала бы всегда, сколько бы лет ни прошло.

— Ой, Вианн! Я просто поверить не смела, что это действительно ты!

Она крепко меня обняла, а потом устроилась напротив, придвинув к столику плетеный стул.

— Я хотела еще вчера с тобой повидаться, но уж больно много было работы. Ты выглядишь замечательно…

— Ты тоже, Жозефина.

— А как Анук? Она здесь?

— Гуляет с Жанно Дру. Они всегда были нераз-лучны.

Жозефина рассмеялась.

— Я помню. Как давно это было! Анук теперь, должно быть, совсем взрослая стала. — Она примолкла и вдруг как-то сникла. — Ты, наверное, уже слышала о пожаре? Мне так жаль…

Я пожала плечами.

— Я там давно уже не живу. Хорошо, что никто не пострадал.

Жозефина покачала головой.

— Да, я понимаю, ты там не живешь, и все-таки этот магазин… Я про себя всегда считала его твоим. Даже когда ты уехала. И всегда надеялась, что ты, может, еще вернешься; или, по крайней мере, что люди, которые возьмут его в аренду, будут хотя бы наполовину такими же милыми…

— Насколько я понимаю, милыми они не были?

Она встрепенулась:

— Ох уж эта ужасная женщина! Мне так жаль ее дочку! Бедная девочка!

Я уже слышала нечто подобное от Жолин Дру, но в устах Жозефины эти слова меня удивили.

— Почему ты так говоришь?

Она поморщилась и сказала:

— Ты и сама бы сразу это поняла, если б с ней встретилась. Точнее, если б она снизошла до разговора с тобой. Но она почти ни с кем здесь не разговаривает, а если и разговаривает, то так грубо… — Жозефина заметила сомнение в моих глазах и сказала: — Вот увидишь! Она совсем не такая, как остальные maghrebins. В большинстве своем это люди действительно очень милые; во всяком случае, они были такими, пока она здесь не появилась. С ее приездом тут всё и началось; все сразу эти покрывала стали носить…

— Не все, — сказала я. — Я видела, что многие женщины никакого покрывала не носят.

И рассказала Жозефине о своем посещении семейства Аль-Джерба и о беседе с Мохаммедом Маджуби.

— Ой, старый Маджуби — просто душка! — воскликнула Жозефина. — Жаль, что этого нельзя сказать про его старшего сына.

И она рассказала, что у Маджуби два сына. Старшему, Саиду, принадлежит в Маро спортзал, а Исмаил женат на Ясмине Аль-Джерба.

— Исмаил вполне нормальный, — продолжала она, — а Ясмина — просто прелесть. Она ко мне в кафе иногда приходит позавтракать вместе с Майей. А вот Саид… — Жозефина помрачнела. — Уж как-то чересчур серьезно он воспринимает свою религию. В восемнадцать лет выдал свою дочку замуж за какого-то тридцатилетнего типа, с которым познакомился во время хаджа. И с тех пор я ни с одной из его дочерей даже поговорить не могу, хотя раньше они обе все время сюда приходили. И в футбол любили играть на площади с мальчишками. А теперь крадутся, как мыши, с головы до ног в черное закутанные. Я слышала, Саид из-за этого здорово поссорился с отцом. Старый Маджуби не одобряет, когда девушки покрывало носят. А Саид не одобряет поведение старого Маджуби.

— Например, его предпочтений в литературе? — И я рассказала Жозефине о тайной страсти старого Маджуби к романам Виктора Гюго.

Она улыбнулась.

— Для священника — или кто он там есть? — старик действительно кажется немного эксцентричным. Он, например, попытался запретить женщинам носить покрывало в мечети. И очень неодобрительно относился к этой школе для девочек-мусульманок. По-моему, он эту женщину тоже терпеть не может, как и все мы.

— Ты имеешь в виду Инес Беншарки? Золовку Сони Маджуби?

Жозефина кивнула.

— Ее, ее. Пока она здесь не появилась, ничего подобного просто не могло бы произойти.

— Что значит «ничего подобного»?

Она пожала плечами.

— Не было бы ни этого пожара. Ни этой школы для девочек. Ни женщин, которые прячут лица под черными покрывалами. Может, в Париже это и нормально, но в Ланскне? Это именно с нее началось. Все так говорят.

Что ж, последнее, по крайней мере, правда. Я уже слышала подобные отзывы и от Рейно, и от Гийома, и от Пуату, и от Жолин Дру, и даже от Оми Аль-Джерба. Что же в ней такого, в этой Инес? Что объединяет жителей Маро и Ланскне в нелюбви к ней? Почему все они с таким подозрением к ней относятся?

Розетт тем временем играла у фонтана на площади. Это, конечно, не настоящий фонтан — просто струйка воды, которая вытекает из украшенного резьбой резервуара и с плеском падает в каменный бассейн, — но журчание воды в такой жаркий безветренный день слушать удивительно приятно. С террасы кафе я видела, как Розетт стрелой выбегает из тени, отбрасываемой башней Сен-Жером, бросается к фонтану и снова бежит обратно, неся в ладошках воду и выплескивая ее на булыжную мостовую.