не отвечал месяц, за это время окружавшая его толпа разрослась до гигантских размеров. Когда же он заговорил, то говорил очень тихо, так, что его ответ приходилось повторять по многу раз, и слова расходились по толпе, как волны по поверхности моря.

– Есть Брахман, – сказал он, – который есть высшая и единственная реальность, он есть причина и следствие, он неизменен, но заключает в себе все возможные изменения. Еще есть атман, он присутствует во всем, что живо, он – единственное, что истинно во всем, что живо, и он на сотню и еще один процент тождественен Брахману. Идентичен. Одно и то же. Все прочее есть иллюзия – пространство, время, власть, любовь, место, дом, музыка, красота, молитва. Иллюзия. Есть только две вещи, которые суть одна.

Когда его шепот прошел через всю толпу, несколько изменяясь по мере продвижения от повторений, то звучал как призыв к оружию. Видьясагар говорит – так поняли люди, – что есть Двое, тогда как должен быть Один. Лишь Один может сохраниться, остальных же следует… что?… поглотить? Или свергнуть?

Во время своего правления Букка Райя I настаивал на разделении церкви и государства, и Видьясагар не переступал эту черту.

– Если мы сделаем это, – говорил он своим ученикам, – огонь охватит эту черту и поглотит нас.

Всем была очевидна связь этой черты и магической защитной линии-рекхи, которую начертил Лакшмана, брат Рамы, чтобы защитить его жену Ситу, когда обоим братьям случилось отлучиться, линией, которая должна была вспыхнуть пламенем, если кто-то из демонов попытается ее пересечь. Так люди поняли и то, что, во-первых, Видьясагар, использовавший “Рамаяну” как метафору, остается на религиозных позициях, а во-вторых, что его речам свойственны духовная скромность и даже самоуничижение, ведь он сравнил себя и своих последователей с демонами-ракшасами, коими на самом деле – в реальности, которая была иллюзией – ни он, ни они не являлись. Однако на ином уровне его последователи поняли и то, что своим заявлением он создал нас – тех, кто не они, – нас, которые хотят пересечь черту и втайне поддерживают проникновение религии во все уголки жизни, будь то политика или духовность, и их, кто противостоял этим демоническим идеям. Так постепенно в Биснаге образовалось два лагеря, видьяитов и буккаистов, и хотя напрямую эти лагеря так не назывались, а все люди – по крайней мере на поверхности – разделяли идею, что они есть Одно. Однако ниже этой поверхности иллюзия рассеивалась, и было ясно, что существуют Два, и этим Двум все труднее и труднее мириться друг с другом. Если видьяиты замечали, что события развиваются вразрез с идеей Видьясагара о недвойственности, вразрез с его проповедью о тождественности Брахмана и атмана, то не упоминали об этом, предпочитая, напротив, напирать на идею, что империя – своего рода иллюзия, и верить, что истина – которая есть религиозная вера, то есть их собственная истинная вера, которая исключает любые иные ложные верования в пустых богов, – скоро воспрянет и возьмет под свой контроль все, что Есть.

Тем временем в другой части Биснаги Движение ремонстрантов Халея Коте претерпело значительные изменения. В своих брошюрах и рисунках на стенах ремонстранты отказались от противостояния содомии, войне и искусству, но напротив, пропагандировали свободную любовь, завоевания и творчество любого рода; в результате движение начало приобретать последователей, многие из которых считали, что лидерам движения больше незачем скрываться, а стоит открыто выступить в поддержку буккаистических ценностей, которые в Биснаге разделяют очень многие, – то есть фактически взять на себя роль лидеров буккаистов в их противостоянии с видьяитами. (При этом, повторим еще раз, раскольнические термины “буккаист” и “видьяит” никогда не использовались открыто.) Халея Коте слышал их голоса, но оставался безмолвным.

Для человека, всю жизнь прожившего в потемках, солнечный свет непереносимо ярок.

Конечно, Букка рассказал Пампе Кампане о тайной жизни Халея Коте. И она согласилась с его решением оставить ремонстрантов в подполье.

– Попроси своих друзей разработать планы эвакуации, – велела она ему, – если в будущем – боюсь, что в ближайшем будущем – дела пойдут плохо, подпольная сеть будет ровно тем, что всем нам понадобится.

Прибыли гонцы с фронта. Кампания против Зафарабада шла не гладко. Халея Коте прибыл, чтобы сообщить царице-регенту новости. После первых столкновений Букке пришлось отступить к югу, за реку Бхиму и уступить султану ее северный берег. Кроме того, султан захватил Варангал, прежде являвшийся частью империи Биснага, и умертвил его правителя. Пампу Кампану удивило и встревожило, что Букка отправил своих посланцев ко двору султана в Дели, чтобы те просили правителя помочь Биснаге в борьбе против собственных же единоверцев; это был шаг отчаяния, и такое предложение, естественно, было отвергнуто. Позднее ситуация улучшилась. Букка вновь выступил в северном направлении и захватил Мудгал. Посланники описали жестокую расправу, которую Букка учинил над жителями Мудгала, и это напугало Пампу Кампану.

– Это не тот человек, которого я знала, – поделилась она с Халея Коте. – Если теперь он ведет себя подобным образом, под угрозой это предприятие, да и мы сами.

Она была права. Гонцы, прибывшие следом, описывали, как султан Зафарабада напал на войска Букки Райи I в Мудгале. Жестокость этого нападения повергла в шок многих воинов армии Биснаги, а слухи о Призрачном Султанате и том, что в авангарде армии Зафарабада сражаются воины-призраки, быстро распространились среди военных всех сословий и породили ужас и панику. Когда армия напугана, она не может сражаться, даже если имеет численное преимущество. Букка бежал из собственного лагеря, так сообщали гонцы. Его войска в спешке отступали, и наступающий султан уничтожил девяносто тысяч оставшихся позади солдат. Затем последовало новое, еще более сокрушительное, поражение.

– Царь едет домой, но его преследует враг, – сообщили гонцы, – нам нужно подготовиться к нападению или, самое малое, осаде.

Букка и вправду вернулся с войны совсем другим человеком, чем ушел на нее. То, как человек справляется с победой, говорит о том, великодушен он или мстителен. Продолжит ли он вести себя скромно или взрастит в себе завышенное самомнение? Станет ли победозависимым, возжелает ли повторять свой триумф или удовольствуется тем, чего достиг? Поражение ставит перед человеком более серьезные вопросы. Насколько глубоки его внутренние ресурсы? Окажется ли он в момент поражения раздавлен случившимся или продемонстрирует невиданные прежде стойкость и смекалку – качества, о которых он прежде и сам не подозревал? Входивший в собственный дворец царь в окровавленных доспехах из кожи и металла выглядел человеком, точно мухами, облепленным знаками вопроса. Даже Пампа Кампана не знала, каков будет его ответ.

Он ничего не сказал ей, лишь