Стало быть, лезть на рожон и упираться сейчас совсем не место. Я втянул голову в плечи и постарался изобразить испуг — наверное, со стороны я выглядел отвратительно.

— Фу, — Эдамс презрительно поморщился. — Ты только посмотри на него — в штаны наложил от страха.

— Он нетерпеливо повел плечами. — Ладно, Касс, дай ему какую-нибудь дурацкую работу погрязнее — пусть дорожки выскребет, что ли. Меня он не интересует. Слизняк. Об такого нечего и мараться.

Он посмотрел в дальний конец двора — там показался Хамбер.

— Скажи мистеру Хамберу, — велел он Кассу, — что мне нужно с ним поговорить.

Касс ушел, и Эдамс повернулся ко мне.

— Где ты работал раньше?

— У мистера Инскипа, сэр.

— И он вышвырнул тебя?

— Да, сэр.

— За что?

— Я... — Слова застряли у меня в горле. Раскрывать перед таким человеком чемодан с нижним бельем — это было до тошноты невыносимо. Но и врать нельзя: он может легко проверить. Если хочу обвести его вокруг пальца в главном, врать по мелочам я не должен.

— Когда я задаю вопрос, ты обязан отвечать, — холодно сказал Эдамс. — Почему мистер Инскип выбросил тебя вон?

Я глотнул.

— Меня уволили, потому что я... путался с дочерью хозяина.

— Путался... — повторил он. — О Боже ты мой. — На лице его появилась ухмылка бывалого ловеласа, он препохабно выругался и, разумеется, попал в самую точку. Я вздрогнул, как от удара, и он громко расхохотался. В это время подошли Касс и Хамбер. Эдамс, все еще смеясь, повернулся к Хамберу и спросил:

— Ты знаешь, за что этому пентюху дали под зад у Инскипа?

— Знаю, — безразличным тоном ответил Хамбер. — Он соблазнил дочку Октобера. — Его это ничуть не интересовало. — А еще фаворит, который был на его попечении, вдруг пришел последним.

— Дочку Октобера? — с удивлением произнес Эдамс. Глаза его сузились. — Я понял, что дочку Инскипа. — Он больно дернул меня за ухо. — Зачем ты меня обманываешь?

— У мистера Инскипа и дочери-то нет, — запротестовал я.

— И не смей огрызаться. — Эдамс повернулся к Кассу. — Не забудь проучить этого ромео с заячьей душонкой. Охлади немного его пыл.

Касс подхалимски захихикал, да так, что у меня мурашки по спине забегали.

Поговорив о чем-то с Хамбером, Эдамс с надменным видом сел в свой «ягуар», завел двигатель и следом за фургоном с охотничьими лошадьми выехал за ворота.

— Смотри, Касс, особенно не усердствуй, — сказал Хамбер. — А то он работать не сможет. Накажи в разумных пределах. — И он, прихрамывая, ушел проверять остальные денники.

Касс взглянул на меня, но я упорно смотрел вниз на свою мокрую и грязную одежду. Старший конюх — в стане врагов, он не должен видеть, что лицо мое может отражать не только смиренную покорность.

— Мистер Эдамс не любит, когда его сердят, — сказал он.

— Я его не сердил.

— Еще он не любит, когда огрызаются. Лучше держи язык за зубами.

— А другие лошади у него здесь есть? — спросил я.

— Есть, — ответил Касс, — только это не твоего ума дело. Слышал, он велел мне наказать тебя? Он не забудет, потом обязательно проверит.

— Я же ничего не сделал, — угрюмо произнес я, продолжая смотреть себе под ноги.

— А этого и не требуется, — пояснил Касс. — Мистер Эдамс наказывает заранее, чтобы у тебя сразу пропала охота делать что-то не так. А что? По-своему разумно. — Он гоготнул. — Глядишь, потом меньше хлопот будет.

— А у него все лошади охотничьи? — спросил я.

— Нет, но ты знай помни о двух твоих. Он ездит на них сам и уж будет следить, чтобы у них каждый волосок был причесан.

— Что же он, со всеми конюхами так несправедливо обращается?

— Джерри вроде никогда не жаловался. Так, значит, надо тебя проучить... Встанешь на колени и выскребешь все бетонные дорожки во дворе. Начинай прямо сейчас. На обед можешь сделать перерыв, а потом продолжишь до начала вечерней работы.

Я продолжал стоять потупившись, словно тряпичная кукла, однако в душе моей неожиданно стала нарастать волна протеста. Где предел тем лишениям, на которые обрек меня Октобер? Сколько именно я должен терпеть? Скажет ли он когда-нибудь, окажись он рядом: «Стоп. Хватит. Спектакль окончен. Это уже слишком. Выходите из игры»? Но учитывая то, что он думает обо мне, наверное, этого предела нет!

Бетонные дорожки двухметровой ширины обегали весь двор прямо перед денниками. По ним возили тележку с кормом и от снега чистили постоянно. Почти во всех современных конюшнях, включая конюшню Инскипа и мою собственную, следили, чтобы на них не было соломы и лишней пыли. Но скрести эти дорожки на коленях четыре часа кряду в слякотный январский день — это была унизительная, никому не нужная работа. И смехотворная.

Впрочем, у меня был выбор: либо скрести дорожки, либо сесть на мотоцикл и уехать. Но я твердо решил: буду скрести дорожки. Десять тысяч фунтов (минимум) надо отрабатывать.

После обеда конюхи вволю посмеялись над моими мучениями, а вечером позаботились, чтобы от моей работы не осталось и следа — дорожки стали еще грязнее, чем были утром. В общем-то мне на это было наплевать, но тут взмыленные и по уши заляпанные грязью вернулись лошадки Эдамса, и мне пришлось чистить их почти два часа. К концу дня мускулы подрагивали от усталости.

Наконец, в довершение всех моих бед, вернулся Эдамс. Он въехал во двор на своем «ягуаре», хлопнул дверцей, поговорил с Кассом, который кивнул и указал на дорожки, затем Эдамс неторопливо зашагал к деннику, где я еще возился с его черной лошадью.

Он остановился в дверях и посмотрел на меня сверху вниз. Наши взгляды встретились. У него был холеный, элегантный вид: темно-синий костюм в тонкую полоску, белая рубашка, серый с серебринкой галстук. Свежая кожа, гладко зачесанные волосы, чистые белые руки. Наверное, вернувшись с охоты, он принял горячую ванну, переоделся, сделал себе коктейль... Я не принимал ванну уже месяц и, пока работаю у Хамбера, могу о ней и не вспоминать. Грязный, голодный, измученный человек — это был я.

Эдамс вошел в денник и внимательно осмотрел большие куски грязи, которые еще оставались на задних ногах лошади.

— Медленно работаешь, — заметил он.

— Да, сэр.

— Лошадей привезли часа три назад. Что ты все это время делал?

— Чистил трех других лошадей, сэр.

— Моих лошадей ты должен чистить первыми.

— Надо было подождать, пока засохнет грязь, сэр. Если она мокрая, лошадь как следует не вычистишь.

— Я сказал тебе утром: не огрызайся.

Он шлепнул мне по уху, которому уже досталось утром. Он чуть заметно улыбнулся. Игра доставляла ему удовольствие. Увы, я не мог сказать этого о себе.