Как-то Рикенбах зашел ко мне, справился, как идут дела в лазарете, и замялся, явно желая что-то сказать. Я спросила, как у него дела, и тогда он выдал:

– Я должен предупредить вас, доктор Боннер. Мне пришел приказ о вашем освобождении.

Я охнула. Ребенок мягко повернулся внутри.

– Но господин штурмбаннфюрер Гебор… Он хочет предложить вам должность врача в одном из концентрационных лагерей. Вы ведь не согласитесь?

– Разумеется, нет, – сказала я, хватаясь за поясницу. – Штурмбаннфюрер не знает о моем положении?

– О вашем положении? – наморщил лоб Рикенбах.

Кажется, этот увалень даже не замечал, что я жду ребенка.

– Как бы то ни было, вы поосторожнее с ним. Он опасен.

– Спасибо за предупреждение.

Он уже хотел уйти, но вдруг сказал:

– Я могу вам чем-то еще быть полезен?

– Да, пожалуйста. Франсуа Пелетье. Могли бы вы навести справки? Жив он или мертв. Куда его сослали.

Рикенбах только коротко кивнул, и я была благодарна ему за то, что он не вынудил меня унижаться.

Вечером я нашла на своей подушке записку, в которой было сказано, что Франсуа Пелетье был приговорен к расстрелу за подрывную антигерманскую деятельность, но бежал из тюрьмы форта Роменвиль и сейчас его местонахождение не установлено.

На волне радости от этой новости я очень удачно провела беседу с штурмбаннфюрером Гебором. Тот и в самом деле явился предлагать мне «почетную службу» в одном из концлагерей, особо напирая на то, что ему понравилось, как я поставила дело тут. И это учитывая бедную материальную базу, подчеркнул он. Сволочь! Кто мешал им предоставить мне более приличную базу! А во-вторых, доктор М., которому я ассистировала при операции, отозвался обо мне в крайне одобрительном тоне. Я могла бы стать его подручной!

Меня передернуло от отвращения, но я самым светским тоном сказала:

– Это большая честь для меня. Доктор великий хирург! С каким блеском он провел операцию – в походных условиях. К сожалению, я вынуждена отказаться.

– Вот как? – нахмурился этот душегуб в отглаженной форме.

– Увы, у меня есть важные обстоятельства. – Я развела руками. Да что они все, ослепли? У меня был аккуратный животик, не бросающийся в глаза, но не заметить столь явной беременности… – Видите ли, господин штурмбаннфюрер, ich bin in den Umstaenden… я готовлюсь стать матерью. Боюсь, в этом положении я не смогу принести много пользы. Я намерена оставить врачебную деятельность и выполнить истинное предназначение женщины.

– О, – поклонился штурмбаннфюрер. – Что ж. Мне остается пожелать вам всяческого благополучия.

Мы простились. Когда штурмбаннфюрер вышел, я услышала в коридоре какой-то шум. Выглянув, я обнаружила, что Гебор хлопает по брюху капитана Пиф-паф и препротивно гогочет. Капитан только отворачивался. Я сообразила – штурмбаннфюрер решил, что капитан обрюхатил подвернувшуюся под руку француженку, и теперь таким образом выражает ему свое одобрение. Это было неприятно, но я была достаточно благоразумна, чтобы не начать протестовать.

Последняя ночь, мрачная ночь в заключении. Я поворачиваюсь на неудобном кожаном диване, с которого постоянно соскальзывают простыни. В бок мне втыкается пружина. Я не могу отделаться от мысли – кто станет заниматься моими пациентами без меня? Что будет с ними? Кто позаботится о них? Что, если опять перитонит или язва? Что, если кто-то из них умрет?

«Ты сделала все, что могла, – уговариваю я себя. – Оставаться здесь неразумно. Это будет сотрудничеством с оккупационными властями. Приличные люди потом не подадут тебе руки, и будут правы. Кончится тем, что тебя отправят в концлагерь. В конце концов, подумай о ребенке. Он скоро должен родиться. Где он увидит свет, неужели в тюрьме, пропитанной аурой страданий и запахом нечистот?»

Утром я чувствовала себя так, как будто меня избили палками. Рано, на рассвете, как на казнь, меня провожают – не к главному входу, а к маленькой калитке в каменной стене форта. Такая же вела когда-то в старый монастырский сад… Потом ее приказали закрыть, но я вскарабкалась на стену и едва не погибла, сорвавшись оттуда. Сейчас я чувствовала себя точно так же.

За калиткой меня ждал автомобиль. За рулем сидела мать. На ней были черные очки, шляпа с низкими полями и шарф. Она прятала лицо. Я не поняла выражения ее глаз, когда она кивнула мне, чтобы я быстрее усаживалась. Но по крепко сжатым губам, по тому, как она вдавила педаль в пол, я поняла, что она в гневе.

Но почему она сердилась?

Для начала ей не понравился мой внешний вид. По ее мнению, даже в концентрационном лагере я должна была оставаться на высоте. Что с моими волосами? Почему кожа так залубенела, она же присылала мне крем?

– Я использовала его для приготовления мази от экземы.

– Как, – ужаснулась Шанель, – крем от Арден?! Ты ведешь себя легкомысленно.

Как я ни была измучена, я расхохоталась.

– Я? Давай лучше поговорим о тебе. Ты ни разу не прислала мне письма. Ни слова поддержки, только молчаливое неодобрение. И в чем ты меня обвиняешь?

– В том, что ты снова связалась с неподходящим мужчиной. Что ты попала в тюрьму. Впустила в мой дом черт знает кого. Навлекла на этот самый мой дом подозрения властей. И после этого ты хотела, чтобы я рисковала своим положением, посылая тебе письма? Довольно было и посылок. Хотя и незаметно, чтобы ты их получала. Знаешь, я очень расстроена.

– Господи, мама, ты можешь думать о ком-то, кроме себя?

Мы отвратительно поругались. Это была самая крупная ссора в нашей жизни. Я чувствовала себя измученной и совершенно расторможенной, потому наговорила много лишнего. А она просто была очень зла, и я не понимала причины такого ее настроения. Поняла только потом…

– Это я-то думаю только о себе? Я все это время крутилась как белка в чертовом колесе! Я бегала по кабинетам этих невыносимых бошей, давала взятки, льстила, заискивала… Я собирала дефицитные вещи тебе в посылки. А ты обижаешься, что я посылала что-то не то, что не посылала слюнявых записочек. Да какого дьявола? Я даже любовникам ничего никогда не пишу.

– О-о, ну разумеется. Даже любовникам! Любовники для тебя важнее всего на свете. Прости, что посмела отвлечь от них твое внимание. Я не просила тебя хлопотать обо мне. Меня бы выпустили и так, я ни в чем не виновата.

– Как же! Но если тебе не нужны мои услуги, то может быть, ты съедешь и из моего дома?

– Разумеется. Мне не нужен ни твой дом, ни твои деньги, ни твои несчастные тряпки, ни…

Боль огненным кольцом охватила поясницу, рванула клещами. Я охнула, согнулась.

– Слишком рано для родов. Мне нужен врач. И немедленно!

– Для родов? – Шанель выглядела ошарашенной. – Каких… Но… Да, да, конечно, я немедленно найду врача… Послушай, ведь…