Вот так сразу сменить тему не удается. Сначала идут вздохи и кряхтение. И наконец, выплеск.

Знаешь, не так-то просто оказаться одному. Еще бы, это точно, уж он-то, Фердинанд, знает не понаслышке. Просыпаешься утром – никого. Ложишься вечером – никого. И бывают дни, когда ты спрашиваешь себя, чего ради еще трепыхаешься, как последний кретин. Да уж… Вздох. Молчание. Глоток вина. Новый вздох. Фердинанд размышляет, может, сейчас самое время дать пару советов. Классических: у тебя дети, работа и все такое прочее. Ролан пересчитывает мух на потолке. К концу бутылки Фердинанд меняет тон, оживляется, возбуждается и предлагает… завоевать ее заново! Но Ролан горько хмыкает и с безнадежным видом мотает головой. Ладно, ничего не поделаешь, если на этот раз не получилось, надо начать что-то новое, действовать, не сидеть взаперти, появляться на людях, сходить на танцы, в ночной клуб. Ничего не кончилось, черт, встретишь в жизни и других женщин, на Мирей свет клином не сошелся! Ролан встает, кидает: Говори за себя, папа, прежде чем спуститься в подвал за следующей бутылкой. Фердинанд не видит связи и бормочет в бороду: Ну что за недоумок!

К концу второй бутылки у Ролана начинает сосать в желудке. Он приглашает Фердинанда пообедать. Ресторан сегодня не работает, они вольны делать все, что им заблагорассудится. Итак, на закуску… он открывает дверцу холодильника, заглядывает внутрь… улитки в горшочке, запеченные в крапивном соусе, как тебе? А потом кусочек филе кабана, маринованного в шампанском, поджаренное в духовке, с гарниром из белых грибов? Тут Фердинанд делает стойку. А откуда у тебя белые грибы? – подозрительно спрашивает он. Приятель принес, отвечает Ролан. Парень из наших мест? Ну да. Вот скотина, так это он набрел на мой заповедный уголок.

Они прекрасно провели время. Немного перебрали, конечно, но от души посмеялись и слезу пустили тоже – алкоголь способствует приливу чувств. Хорошенько поразмыслив, они пришли к выводу, что впервые проводят вместе целый вечер, так, чтобы никого больше рядом не было. Их это огорошило. Ну дела. Получается, первая встреча наедине семидесятилетнего отца и сорокапятилетнего сына… Они помолчали, переваривая столь удручающий факт. Пытаясь выискать нечто позитивное, Ролан изрек банальность: лучше поздно, чем никогда, а Фердинанд только пожал плечами с легкой гримасой. Чего уж тут выкручиваться. Просто печально, что они потеряли столько времени. Он, Фердинанд, чтобы понять, что его пацан не просто мелкий недоумок. А Ролан – что его отец не такой уж старый козел.

Я словно витаю, со мной всегда так к концу концерта, ощущение, что ноги не касаются земли. Это очень приятно. И очень хочется, чтобы длилось, только бы не приземляться слишком скоро… Возвращаюсь в свою гримерную, сажусь перед зеркалом. Мобильник пикает, во время концерта кто-то прислал сообщение. Номер незнакомый, и я решаю прослушать позже. Сначала нужно разгримироваться и переодеться. Думаю, с этого момента все пошло как в замедленной съемке. Вообще-то, я не уверена, но такое впечатление осталось. Память наверняка все исказила, растянула время. Так вот, я снова беру телефон и прослушиваю сообщение. Голос просит меня позвонить по данному номеру. Вдруг меня пробирает жуткий холод. Я злюсь. Кто-то, наверное, опять оставил открытой дверь на служебном входе, ту, которая выходит на улицу позади театра. Как оказалось, дело было совсем в другом… Я набираю номер, несколько раз ошибаюсь, прежде чем попадаю правильно, наконец чей-то голос сухо спрашивает мою фамилию, велит подождать, потом раздается женский голос, более мягкий и неторопливый: Мадам, кое-что случилось. Я хотела бы не слышать больше ничего, прервать этот абсурд, но не разъединяюсь, встаю со стула, и голос произносит имена моих дочек, кровь застывает, она говорит, что с ними произошел несчастный случай, я падаю на колени, живот сводит мучительной судорогой, голос тянет время, я стону, кричу, она продолжает, говорит, что удар был очень сильный, они наверняка даже не поняли, что с ними случилось. О нет! Я не хочу слышать! Я не хочу слушать! Вы ошиблись! Она говорит, что ей очень жаль… Умоляю, нет, пожалуйста. Дайте мне вернуться обратно, все стереть, не набирать этот номер. Если б я только повесила трубку раньше, может быть… Я хотела бы, чтобы этот голос никогда не существовал, никогда не произносил этих слов. Я хотела бы… чтобы это она умерла!.. Простите… так глупо… даже сейчас стоит вспомнить, и мне по-прежнему всю душу выворачивает. Давайте немного пройдемся.

Фердинанд держит Марселину за руку. Уже ночь и холодно. Они долгое время гуляют, не говоря ни слова. А потом возвращаются. Фердинанд кипятит воду, готовит травяной чай. Они усаживаются рядышком у печки, вскоре приходят кошки и забираются к ним на колени. У Шамалы округлился живот. Фердинанд наивно высказывает предположение, что она объелась грызунами, доблестная охотница. И Марселина не может удержаться от улыбки. Вы чудесный и забавный человек, Фердинанд, хотела бы она сказать. И уже почти выговаривает. Но нет, слова так и остаются на кончике языка.

Фердинанд знает теперь немного больше о дочках Марселины.

Какие они были красивые, и горы могли сдвинуть. Им хотелось все сделать, всему научиться. Даже как самим починить хлипкую крышу дома, который они только что купили! Для них не существовало невозможного. Обе только что расстались каждая со своим женихом – близняшки часто все делают одновременно – и решили начать жизнь заново, с нуля, вместе. А потом их дорога пересеклась с дорогой опечаленного молодого парня. И, пусть не нарочно, он забрал их с собой. Им было двадцать пять лет, а ему девятнадцать. Марселина представляет, как же они его поносили, бедного мальчика, когда оказались на той стороне. Эй, ты! Что за хрень? Ты что наделал? Надрался, так и сидел бы себе смирно дома, чертов засранец! Тебя бросила телка, а ты и пошел вразнос! Да она просто ноль без палочки, эта девица! Гроша ломаного не стоила. Мог бы найти кого-нибудь получше. Такую, с кем отправился бы вокруг света, представляешь? А теперь кончено дело. Больше ничего. Полный облом. А родители, ты хоть видел, что с ними творится? Понимаешь, что с сегодняшнего дня и до конца жизни они будут винить себя и думать, что это из-за них ты пил как бездонная бочка? Будут думать, что недостаточно любили тебя, что не умели любить. Это отвратительно. Ты-то прекрасно понимаешь, что они сделали все, что могли. А наша старушка? Она ведь тоже никогда не оправится от того, что потеряла нас. Вот какую хрень ты устроил. Ладно-ладно, и то верно, ты не очень-то при делах. Такая уж сука жизнь, рано или поздно все умрем, никуда не денешься. Но имеем же мы право сказать, что считаем это полным отстоем! Ну, кончай реветь. Да, это тяжело, и у них уйдут годы, но в конце концов они как-нибудь приспособятся жить без нас, наши предки, сам увидишь… Ладно, все, пора убираться. Если тебе одному так страшно, пошли вместе… Только Берта осталась целехонькой. Жандармы держали ее у себя, пока не приехала Марселина, два дня спустя. Она вышла из поезда только с маленьким чемоданчиком и виолончелью. Это был ее первый приезд сюда. Девочки решили сначала все привести в порядок, а ее позвать после гастролей, чтобы устроить сюрприз. Она с трудом нашла дом. Ослик и кошка провели одни несколько дней. Корнелиусу удалось открыть засов своего стойла и пощипать все, что удалось найти в огороде и вокруг дома. А вот Мо-же, кот Дануты, всегда жил в квартире, охотиться еще не умел и был в довольно-таки жалком состоянии. А значит, как бы ей в тот момент ни хотелось одного: исчезнуть, испариться, истаять в земле, раствориться в воздухе, такой возможности у нее не предвиделось. Берта, Мо-же и Корнелиус были здесь и нуждались в ней. Они перешли к ней по наследству, и бросить их она не могла. Поэтому она осталась. Ради них. И никогда больше не возвращалась в Польшу. Поставила крест на своем прошлом. Случались дни, когда она начинала подсчитывать, сколько ей еще здесь осталось. Просто так, чтобы иметь представление. Она выяснила среднюю продолжительность жизни котов, и собак, и ослов тоже. И узнала, что собака может дожить до восемнадцати лет, кошка – до двадцати пяти, а осел – до сорока. Целая вечность. Заодно ее просветили, что курица или гусь живут до восемнадцати лет, ворона – до пятидесяти, а карп – до семидесяти…