– Славно, – лаконично ответил Серьга и повернул к югу.

Через два дня путники смогли снять малицы товлынгов, а еще через день – земля отмерзла, море покрылось промоинами, а далеко впереди, пока еще у горизонта, стала хорошо различима неровная стена зеленого густого леса.

Еще половина перехода – и Матвей махнул рукой, указывая на прогалину возле впадающего в море ручья:

– Привал! Прошли быстро, так что пару дней можно отдохнуть-погреться да силы возвернуть. Силантий, выстави дозоры, Ручеек за дровами. Нужно наконец и горячего поесть. Остальные лагерем займутся. Тут не мешает обосноваться основательно.

Митаюки от мужа отдельных приказов не получила и потому отступила в кустарник, опустила веки, сделала несколько глубоких вдохов, уравновешивая мысли после трудного пути, развернула руки ладонями вверх и тихонько запела, подлаживаясь под окружающий мир.

После изрядного перерыва в занятиях войти в нужное состояние не получалось очень долго – но где-то через час юная чародейка все же ощутила то странное наваждение, когда все звуки, запахи, цвета исчезают – и одновременно остаются, а сама ты раздваиваешься, превращаясь в подобие светлой, воздушной тени. Мир исчезает – потому что становишься его частью, неотличимым продолжением тепла, движения и света, но… остается – ведь любое изменение вокруг начинаешь чувствовать, как изменение внутри самого себя, подлаживаясь и оставаясь продолжением этих перемен.

Впрочем, разве словами такое передать возможно? Это слияние возможно только ощутить…

Впав в наваждение, Митаюки-нэ вышла к лагерю, постояла на краю. Занятые разборкой волокуш не обратили на нее внимания – не заметили. И тогда она с чистой совестью отправилась вдоль берега на юг.

Без волокуши, в одних лишь легких сапожках и кухлянке чародейка ощущала себя почти невесомой. Не шла – летела. И несколько верст до следующего ручья одолела всего за пару часов. У проточной воды ее словно защекотало. Забавно, щекотно, изнутри.

Поначалу чародейка подумала, что это из-за течения. Однако же, перейдя русло вброд чуть выше по течению, Митаюки поняла, что постороннее чувство навевается спереди, из густых зарослей акации. Осторожно забравшись в гущу ветвей, девушка сразу обнаружила защитный амулет, заговоренный от случайного путника на волчатный глаз. Похоже, заклинания, нацеленные на отвод глаз и направление чужаков прочь от тропы, по кругу, разрывали ее ощущение единства с миром, вызывая то самое «щекотное» состояние.

Верная своей привычке оставлять как можно меньше следов, молодая ведьма перерезала ножом три нити, образующие знак пути, соединила чертой руны востока и запада, превращая их в бессмыслицу, и облегченно перевела дух: едкое чувство внутри исчезло. Амулет перестал действовать, оставаясь для непосвященных внешне неповрежденным. Да и колдун не всякий приглядываться станет. Висит оберег – и висит. Значит, в порядке все.

– Однако недалеко должно быть селение, – пробормотала ведьма, возвращая клинок в ножны. – Иначе, кого амулеты стерегут?

Митаюки выбралась обратно на берег ручья, напилась сладкой прохладной воды. Подумала – и, поддавшись наитию, пошла вверх по течению. Спустя полверсты на южном берегу девушка заметила могучий куст шипастой акации, высоко возвышающийся над океаном скромного ивняка. Ничего не почувствовав, чародейка все равно повернула к нему – уж больно неуместным показался ей этот куст, забралась в гущу, аккуратно отводя в сторону ветки с острыми и длинными, в мизинец, шипами. И не зря – на одном из стволов нашлась трехцветная сетка, наводящая порчу «семи дочерей» в северном направлении. Сиречь – насылающая смертельные болезни.

Выругавшись и прочитав заклинание от сглаза, Митаюки порезала сетку в клочья, вернулась к ручью, повторила отчитку, стоя в текучей воде, после чего двинулась дальше – и вскоре нашла еще один куст с наводящим морок оберегом. Кто-то очень умело и старательно закрывал южный берег ручья от обитателей севера, кружа их, сбивая с пути и отравляя порчей. То ли менквы местных сильно донимали, то ли ненэй ненэць повадились в угодьях сир-тя охотиться, но защита оказалась выстроена плотная и умелая.

Решив, что для прохода ватаги вполне достаточно чистого от порчи участка шириной в пару верст, юная чародейка вернулась обратно по ручью, вдоль берега двинулась дальше, теперь куда более старательно прислушиваясь к миру и выискивая глазами странности и несуразности. Вскоре заметила одинокую березу, повернула к ней и… И едва не наступила на таящегося среди кустов воина! Крепкий парень лет двадцати, в замшевой кухлянке и мягких катаных сапогах с подшитой на подошву кожей устроил себе лежку у самых корней ивового куста и почти полностью скрывался ветвями. Вид у него был ленивый, на тропу сир-тя поглядывал вполглаза – однако этого вполне хватило бы, чтобы заметить идущего вдоль моря врага.

Мысленно ругнувшись, юная чародейка пробралась к березе – и, естественно, нашла на стволе оберег от «потаенной беды»: большой кленовый лист, окруженный плетением с рунами. Незваную гостью амулет почуял – лист завял. Надеясь это скрыть, Митаюки оборвала ножку листа – пусть воины думают, что все случилось из-за случайного повреждения.

Пробравшись чуть дальше, чародейка нашла и лагерь караульных: несколько гамаков, висящих под плетеным навесом, и толстые кувшины с густым кисло-сладким фруктовым отваром на корнях рогоза. Фрукты не давали отвару портиться, а рогоз придавал сытости. Одного кувшина обычно хватало двум воинам на пять дней дозора. Несколько глотков утром, днем и вечером утоляли жажду, наполняли желудок – и готовить ничего не нужно. Через пять дней по обычаю приходила смена – и отъедались воины уже дома.

Два гамака были заняты, три оставались свободны. Это означало, что не меньше трех сир-тя бродили где-то неподалеку. Если среди них есть колдун, пусть и не самый умелый, недолго и попасться.

Митаюки отступила так же осторожно, как прокралась к березе, у моря перешла на быстрый шаг и помчалась к ватажникам.

Казаки уже успели не просто поставить лагерь, но и поесть, и даже спать легли. Здешний день оказался обманчивым, близкое колдовское солнце крало у ночи изрядную часть темноты. Вокруг было еще светло – но на севере море уже давным-давно исчезло в темноте.

Один только Серьга хмуро сидел у костра, подбрасывая время от времени в пламя сухие веточки. Услышав шаги, вскинул голову, поднялся навстречу, схватил в крепкие тяжелые объятья, крепко расцеловал:

– Где же ты была, женушка? Я ужо извелся весь!

– Там дальше, версты четыре отсюда, дозор ратный стоит, – махнула рукой Митаюки. – Сир-тя земли свои от дикарей сторожат.

– Это плохо, – пригладил ее волосы муж. – Коли так близко, могут и заметить. Придется идти с рассветом, брать. Дабы первыми успеть. Что же ты одна-то бродишь, ненаглядная моя? А ну, случись что? Волчатник там, язычники али ногу подвернешь?

– Ты же меня найдешь и спасешь, любый? – От прикосновений и столь явной тревоги сурового воина у Митаюки защемило сердце и по спине пробежали горячие мурашки. – Поднимешь на руки и вынесешь…