Американская военная разведка снабдила его перечнем своих почтовых ящиков — это были невинные адреса в маленьких городках Дании, Австрии и Голландии.

Профессор Фохт не брал денег за шпионаж.

Он не был антикоммунистом. Но он считал руководителей СССР и ГДР авантюристами и боялся, что при первой удобной возможности они попытаются нанести удар по Западу. Особенно если армии Варшавского договора создадут оружие, способное прорвать линию обороны Запада. Поэтому Фохт и передал американцам все, что знал о химическом вооружении стран Варшавского договора.

Первый звонок для Фохта прозвучал в тот день, когда он должен был руководить научным конгрессом в помещении военного госпиталя. Накануне открытия конгресса ему не разрешили даже осмотреть помещение. Причина? У него нет допуска на военные объекты.

Генерал Гестевитц вдруг спросил Фохта:

— Помните, я как-то говорил с вами об отравляющих веществах, применяемых в холодную погоду? Странным образом страны НАТО внезапно изменили систему своей защиты от химического нападения. Как вы думаете, они сами увидели свое слабое место? Или с нашей стороны была утечка?

Фохт понял, что теперь контрразведка быстро доберется до него: он был единственным человеком — вне высшего руководства армии, — осведомленным в этих суперсекретных разработках. Профессор был готов к аресту, и когда это произошло, он был почти спокоен.

Предварительное следствие по его делу продолжалось восемь месяцев. У следователей была своя драматургия. Они знали, как вывести из равновесия арестованного. Например, вечером после утомительного допроса следователь говорил:

— Ваши показания неудовлетворительны. Завтра я снова буду задавать вам вопросы. Подумайте, что вы хотите нам сказать. Это будет иметь решающее значение для вашей судьбы.

Однако на следующий день профессора на допрос не вызывали. Допросов не было две недели. Тогда ему начинало казаться, что лучше допрос, чем томительное сидение в камере.

Тактика изматывания, к которой прибегли следователи, то неожиданно вызывая на один допрос за другим, то заставляя неделями киснуть в камере, не прошла бесследно для Фохта. Однажды он выпалил следователю:

— Лучше бы вы избивали меня, чем мучили таким ужасным образом.

Следователь высокомерно сказал:

— Вы наслушались западной пропаганды. Холодные камеры, где пол залит водой, злектрошоки, дубинки — мы все это уже не применяем.

Во время следствия Фохту запрещалось писать, читать газеты, получать письма и играть в шахматы. Разумеется, у него не было адвоката и он не имел никаких вестей от жены.

Охрану тюрьмы несли солдаты особого полка имени Феликса Дзержинского Министерства государственной безопасности, своего рода лейб-гвардия социалистической ГДР. Каждые три минуты надзиратели заглядывали в глазок. Профессор часто разговаривал сам с собой, и ему приказывали молчать. Если он натягивал одеяло на голову, его немедленно будили.

Вначале ему было очень неприятно из-за того, что самые естественные отправления он вынужден совершать под присмотром. Но он быстро привык. И думал о том, приятно ли надзирателю смотреть, как заключенный сидит на унитазе.

Если от надзирателя требуют не спускать с заключенного глаз ни днем ни ночью, смотреть в глазок каждые три минуты, то у надзирателя нервы сдают раньше, чем у заключенного. Надзиратель находится на посту восемь часов, а глазок расположен очень неудобно…

Профессора судила коллегия по уголовным делам военного трибунала. Это был первый случай, когда гражданское лицо судили военные. Профессор физиологии чувствовал себя возведенным в генеральское достоинство. Даже жена Фохта не знала, что его судят.

Зал был пуст, сидели только трое солдат, стенографистка и обвинитель с адвокатом. Фамилии судей не располагали к веселью: Хаммер (молоток), Нагель (гвоздь) и Зарге (гроб).

Фохт ничего не отрицал. Его приговорили к пожизненному заключению за шпионаж и угрозу основам ГДР и отправили в тюрьму в Баутцене.

Профессор знал эту тюрьму: в первые послевоенные годы ему подчинялись все тюремные больницы на территории советской оккупационной зоны в Германии.

Есть женщины, которым в юности не хватает ярких красок, и мужчины обходят их вниманием. Но в зрелости они становятся привлекательными. Так и произошло с Кристи. С годами она стала если не красивой, то по крайней мере очень симпатичной.

Она получала множество приглашений на вечеринки и иногда собирала компанию сослуживцев у себя дома. Она видела, что нравится мужчинам в отделе, но они не решались выразить свою симпатию более откровенно.

Один из коллег все-таки решился. Он развелся и мог ухаживать за ней, так сказать, на официальной основе. Он занимался китайской агентурой в Западной Европе. Любимой частью его работы было посещение китайских ресторанов. Любовь к китайской кухне объяснялась оперативным интересом.

Владельцев этих ресторанов подозревали в тайной работе на Пекин. У одного был обнаружен тайный передатчик, у другого — большое количество пропагандистских листовок.

Владельцев ресторанов Пекин заставлял ежемесячно переводить определенную сумму в Китай. Формально эти деньги предназначались родственникам, оставшимся в КНР. На самом деле деньги шли в казну народного Китая.

Он дважды приглашал Кристи пообедать. Один раз она согласилась, но, увидев, что он настроен серьезно, от второго приглашения ловко уклонилась. А он своих намерений не оставил. Подсаживался к её столику во время обеда в служебной столовой, часто заходил в её кабинет, рассказывал что-нибудь смешное.

Он пытался вступить в контакт с работающими в Западной Германии китайцами в надежде кого-то завербовать, но это оказалось трудным делом.

Однажды он показал ей письмо, которое китайцы прислали ему в ответ на предложение заключить очень выгодный контракт на поставку из Китая замороженных лангустов и омаров: «Глубокоуважаемый господин, не говоря уже о многих других победах, которые принесла нам культурная революция, мы можем сообщить Вам прекрасную новость: в Китае произведен взрыв первой водородной бомбы. Китайский народ преисполнен гордости за это свершение. К сожалению, мы не можем поставить Вам лангустов и омаров».

Через некоторое время он послал китайцам новое письмо на другом бланке. Он предлагал покупать в Китае соевые бобы, и опять же по высокой цене, которая не могла не заинтересовать. Он получил ответ, в котором говорилось, что в один прекрасный день монополистов Америки и их приспешников постигнет справедливое наказание. Письмо заканчивалось словами: «В настоящее время соевых бобов в запасе нет».

Кристи на всякий случай передала информацию, услышанную от своего ухажера, в Москву, но твердо попросила его больше к ней не приходить. Она не нуждалась в других мужчинах, ей нужен был только Конни.

Она не могла жить без Конни. Сильная по характеру, Кристи удивлялась своей полной зависимости от Конни и не ценила свободу, которой завидовали многие её замужние подружки.