– Любимый, любимый, я так рада тебя видеть! Я так соскучилась, – и тут же тихонько добавила шепотом: – Не стой столбом, подыграй мне.

– О! Дорогая, какая неожиданность! – неуклюже включился в игру я.

Видя такой разгул эмоций, сопровождающий графиню поручик деликатно занялся изучением красот каменной кладки стен.

– Я знаю, Мишенька, что ты ни в чем не виновен и скоро тебя отпустят, ведь правда?

– Ну конечно, солнце мое, Никита Андреевич во всем разберется и меня отпустят.

– Никому не верь, – снова прошептала мне на ухо Натали, – и не соглашайся ни на какие авантюры! Какими бы заманчивыми ни были предложения!

– Понял, – прошептал я в ответ и добавил уже с расчетом на зрителей: – Как ты добилась свидания, любовь моя, ко мне ведь никого не пускают?

– Господин Глазков был так любезен, что разрешил повидаться с тобой.

– Кхе-кхе, – подал голос красномундирник, – смею напомнить, сударыня, что у вас только пять минут и они уже подходят к концу.

– Спасибо, что не забываешь, любимая, – с жаром воскликнул я и, пользуясь удобным случаем, быстро поцеловал посетительницу в губы.

– Что ты делаешь? – возмущенно прошипела Ружина в ответ.

– Вживаюсь в роль, – невинно моргая, ответил я.

– Дурак!

Это снова предназначалось лишь мне, а для посторонних добавилось гораздо громче:

– Я буду ждать тебя, любимый, что бы ни случилось! – и я получил ответный поцелуй в губы и вместе с ним жесткий тычок маленького кулачка под ребра.

– Спасибо, Натали, было очень приятно, – прошептал я напоследок, и громко добавил: – И я тебя люблю!

– Идемте, сударыня, – поручик направился к выходу, – свидание окончено.

– Господин поручик, – я протянул офицеру сложенные вдвое листы бумаги с наброском намеченных мероприятий и списком необходимого для победы над тимландцами. – Если меня обеспечат всем необходимым, то я выдворю генерала Освальда из Бобровской области силами двух полков пехоты и двух эскадронов легкой кавалерии за один зимний месяц. Передайте это вашему начальству.

– Будет сделано, князь.

И я опять остался в камере один, наедине со своими мыслями.

Как же медленно тянется время и как мучительно ждать, когда не имеешь возможности повлиять на события. Что там, наверху, сейчас происходит? Мне кажется, что чаша весов склоняется на мою сторону, потому что выдвинутые против меня обвинения несерьезны, даже можно сказать больше – смехотворны. Но мало ли в истории случаев, когда люди погибали на эшафоте из-за гораздо более смехотворных обвинений? Мне ли не знать об этом? С другой стороны, у каждого человека в жизни есть свое предназначение, и никак не укладывается в голове мысль, что судьба занесла меня сюда лишь затем, чтобы сгинуть в застенках Сыскного приказа. Что делать? Чего ожидать?

В тысячный раз повертев ситуацию и так и этак, признав, что ожидание является единственной доступной возможностью, я мысленно вернулся к визиту Ружиной. За смешными и радостными воспоминаниями едва не выпала из внимания главная причина посещения. А ведь она пришла сказать, чтобы я никому не верил и не соглашался на авантюры. Что бы это значило? Григорянскому тоже не стоит верить? Хотя он ничего не предлагал, только сообщил, что сослуживцы не дают против меня показаний. Может, и этому не верить, может, там всё плохо? А смысл? Не знаю, не похоже на Григорянского. Скорее предупреждение касалось каких-то предстоящих событий. Что ж, посмотрим, что дальше будет.

Днем больше никаких происшествий не случилось, а вот посреди ночи меня вновь разбудили. И на этот раз причиной моего пробуждения стал шум в тюремном коридоре. Пару раз до меня донеслись приглушенные вскрики и звон металла, потом послышались торопливо приближающиеся шаги, и в неровном свете пылающих факелов с той стороны решетки показалась всклокоченная голова моего управляющего Афанасия Кузьмича Сушкова.

– Михаил Васильевич, Михаил Васильевич! – его голос так дрожал от страха, что я едва различил свое имя. – Беда, князь, беда! Нужно бежать!

– Что случилось, Кузьмич? – я встал прямо напротив него, сейчас нас разделяла только тюремная решетка.

– Беда, князь, – повторил Сушков, – драгуны полка Воронцова пасквилей на вас понаписали, обвинили в гибели своего командира. Завтра гонец с бумагами прибудет в столицу – и вам конец! Все говорят, что господин Глазков только и ждет случая отправить вас на эшафот! Торопитесь, Михаил Васильевич!

– Черт побери! – я в сердцах хлопнул рукой по прутьям решетки.

Так и знал, что что-то не так, что не всё так просто. Неужели визит Григорянского был призван успокоить меня, усыпить бдительность? Зачем ему это? Это так не похоже на гордого и независимого князя, но факт остается фактом. Может, он на крючке у Глазкова? Что толку сейчас гадать? Но для чего нужно было это делать вообще? Что мог я предпринять, сидя в тюремной камере? Чего они боялись?

– Как ты сюда попал? – спросил я автоматически, совершенно не ожидая ответа.

– Мы… Игнат… – Афанасий совсем потерял дар речи и лишь махнул рукой в сторону входа в подземелье.

– Надо идти, князь, – из темноты, звеня связкой ключей, шагнул мой денщик, – времени мало.

– Игнат? Как ты здесь оказался? – удивился я, поскольку точно знал, что тот остался в полку под Усольем.

– Двух коней загнал, спешил опередить курьера, – ответил Лукьянов, глядя на меня неестественно выпученными глазами, – как только узнал, так сразу помчался в Ивангород.

– Давай, Игнат, ищи ключ, – дрожа всем телом, сказал Сушков, вжимая свое лицо меж прутьями решетки.

Стоп-стоп! А куда, собственно, я побегу? В полк? Бесполезно. Не буду же я подбивать своих солдат на мятеж! Скрыться в своем имении, в Холодном Уделе? Сидеть там в осаде? Бред! Да и мало оно приспособлено для долгого сидения в осаде. Бесконечно прятаться в горах, забиться в нору, словно мышь, и жить в страхе? Бежать за границу? Кому я там нужен? Может, и найдется тот, кому нужен, но это будет означать стать предателем для Таридии, а я этого не хочу!

Да что же это у Игната руки так трясутся? Он-то не чета Сушкову, не должна его так взволновать разборка с охраной подземелья! Что же тогда его так взволновало? По-моему, он уже по второму, если не по третьему разу пробует ключи и всё никак не найдет нужный.

А Кузьмич? Понятно, что он человек не военный, а сугубо гражданский, и от него трудно ожидать хладнокровия в такой ситуации, но чтобы вот так расклеиться! Всё лицо в крупных каплях пота, глаза постоянно моргают, губы трясутся, руки судорожно вцепились в решетку.

Ах я дурак! Ребята же изо всех сил подают мне знаки! А сказать ничего не могут, потому что кто-то есть рядом, кто-то их контролирует. Вот оно что! Вот о чем предупреждала меня Ружина! Ладно, кукловоды-любители, сейчас я ваше начинание накрою медным тазом.