– Да, Надежда. Личные интересы вы явно ставите выше работы.

Митрофанова хотела рявкнуть в ответ, но только пробормотала:

– Имею право на технический перерыв.

А когда народ у стойки наконец рассосался, даже выбежать из зала не успела.

Слезы из глаз потекли прямо на рабочем месте.

* * *

Делом Асташиной Селиванов лично не занимался, но на контроле держал – как и все резонансные преступления.

Что старый приятель Полуянов крутится вокруг да около, атакует окружение покойной, ему тоже доложили. Он про себя усмехнулся: проныре журналисту наконец надоело писать про котят, застрявших в водосточных трубах.

Но пока что Дмитрий шебуршил в рамках разумного. И хотя Шмелев уже успел настрочить жалобу на незаконное проникновение в жилище, угрозы и побои, Селиванов велел Дмитрия не трогать.

Майор полиции, признаться, ждал: его, так сказать, дружок в ближайшее время объявится. И, как не раз бывало (иногда с пользой для дела), предложит взаимовыгодный обмен информацией. Но Полуянов о себе знать не давал.

О смерти Марты Костюшко Селиванов узнал почти сутки спустя – наутро следующего дня.

Полуянов, задержанный по подозрению в ее убийстве, к тому времени провел в СИЗО почти двадцать часов. Но его, гордец, по-прежнему не беспокоил.

Следствие собиралось выходить в суд с ходатайством о заключении журналиста под стражу.

Судебно-медицинские эксперты определили предварительное время смерти Марты – между восьмью и одиннадцатью утра. Журналист, как свидетельствовали очевидцы, в Пореченское явился позже – примерно в половине первого дня. Машину оставил в близлежащей деревне, на территорию проник через дыру в заборе. В начале второго беседовал с рабочими и вроде как только потом отправился к дому Асташиной.

Однако домашняя система видеонаблюдения в особняке оказалась выключена. Камеры не работали с восьми утра. Поэтому следствие предполагало: подозреваемый мог на самом деле оказаться в поселке раньше. А последующий приезд вскоре после полудня и демонстративный проход по улице стали отвлекающим маневром.

Тем более сам Полуянов не отрицал: во двор особняка он проник незваным гостем, через забор. Дверь в дом, по его словам, оказалась отперта. На вопрос, зачем ему понадобилась Марта, отвечать не желал.

Первым делом Селиванов запросил данные о передвижениях Полуянова со столичных уличных камер. Следствие прилагало все силы, чтобы расколоть подозреваемого по горячим следам, и, разумеется, этого не сделало.

А пока ждал информацию, решил поработать с личностью погибшей. Имя-фамилия ему ни о чем не говорили. Но лицо – что живое, что мертвое – почему-то казалось Селиванову смутно знакомым.

Он насыпал в стакан три ложки растворимого кофе. Залил кипятком. Вдыхал ароматный пар, вспоминал. Думал.

Лишь когда сделал первый глоток, обжегся, чертыхнулся – осенило.

Бросился к компьютеру. Ввел служебный пароль, потом следующий: папку с агентурными донесениями он защитил дополнительно.

И уже через минуту рассматривал размытое, сфотканное скрытой камерой лицо.

То была женщина, чрезвычайно похожая на Марту. Она фигурировала в сообщении от давнего негласного помощника, проходившего под кличкой Авиценна. Фото было подписано: «Моя заказчица».

* * *

Марина росла в бедности, без отца. Когда девочке исполнилось десять, мама решила все изменить. Бросила родной, тихо умирающий поселок, где даже школы не осталась, перебралась в Москву. Устроилась уборщицей в гимназию. Получила служебную квартиру и подсобку под лестницей на работе. Маринка, если не высыпалась, любила туда прокрасться и вздремнуть урок-другой.

Учиться девочка искренне старалась. Но хотя всегда честно делала домашку, в классе не блистала. Профильный предмет – английский – вообще с трудом вытягивала на троечку. Тяжело ей оказалось тягаться с детьми дипломатов, кто с рождения в стране языка или при репетиторах. Одноклассники открыто не притесняли, но с первого дня дали понять: место у дочки уборщицы (бедной, не шибко умной и некрасивой) – строго в последних рядах.

Поддерживал ее только Толик. Он, пусть москвич, в гимназии тоже обретался на вторых ролях. Джинсы из «Детского мира» и скромный нрав здесь категорически не котировались.

Маринка и Толик сидели за одной партой. Рядышком обедали в столовке. После уроков резались в «дурачка» на продавленном диванчике подсобки под лестницей. Одноклассники презрительно кликали их «подвальными крысками». А Толик уже лет с тринадцати начал робко мечтать, как они – по-прежнему вместе – окончат школу. Поступят в один институт. Поженятся. Заведут детишек.

После восьмого класса мама Марины решила взять на лето подработку и вместе с дочкой на три месяца уехала к морю – мыть полы в санатории. Девочку не притесняла: та целыми днями валялась на пляже, совершала набеги на плантации черешни, а к концу лета обнаглела настолько, что обрезала косы и покрасила в платиновый блонд. За привольные месяцы на море Маринка вытянулась, загорела. Майки, в начале каникул просторные, теперь вызывающе обтягивали грудь, и мать впервые купила ей бюстгальтер.

Непримечательное прежде лицо тоже заиграло новыми красками. Глаза заблестели, губы налились соком. Старичок-вахтер, что помогал нести вещи, когда заселялись и при отъезде, сказал матери:

– А твой гадкий утенок за лето в лебедя превратился.

– Вижу, – вздохнула та. – Не было б беды.

И всю обратную дорогу, под тряску плацкартного вагона, нудила, что теперь надо себя «особенно беречь».

Маринка не понимала, что она имеет в виду, ровно до момента, как первого сентября явилась на школьную линейку с букетом астр. И Юрик, самый модный парень в классе, решительно оттеснив верного Анатолия, встал рядом с ней. Другие ребята тоже засуетились: сын дипломата Гера в тот же день позвал ее в кино на закрытый показ, Андрюха – поучаствовать в вечеринке на «чистом флэту».

Девочка от своей неожиданной популярности слегка опешила. На «флэт» идти не решилась, фильм на закрытом показе толком не посмотрела: весь сеанс сбрасывала с колен назойливую руку одноклассника. И уже на следующий день покинула блатную последнюю парту пижона Юрика. Вернулась к Анатолию – на непрестижную первую, сказала верному другу:

– Я останусь с тобой.

Покинутый было одноклассник (вчера весь день ходил с опрокинутым лицом) просиял.

Но их проверенная годами дружба теперь тоже обретала новые оттенки. Толик начал дарить ей цветы. На скучной биологии вместо скелета лягушки пытался набрасывать ее портрет. Когда по давней традиции резались в подкидного, начал садиться поближе, заглядывать в карты, жарко дышать в ухо.

Маринка отталкивала, возмущалась:

– Ты такой же, что ли, как все они?

А парень серьезно отвечал:

– Они тебя просто хотят. А я – люблю. Всю жизнь.

Новые отношения Маринку пугали и будоражили. Девочка пыталась понять: а кого любит она сама? С Толиком – надежно, уютно, скучно. А с Юркой – круто, но страшно. Да и мать постоянно пугала: «Смотри, в подоле не принеси».

Она по-прежнему сидела за одной партой с верным рыцарем. Но Юрика и прочих звездных-ярких окончательно не отваживала. Идти с ними в кафе «Космос» или в бар «Москва» не решалась, но импортной жвачкой (по тем временам страшный дефицит) угощалась с удовольствием.

Толик страдал. Ревновал. Однажды от конкурентов крепко получил – на разборе у директора, впрочем, настаивал, что просто упал и ударился лицом о кафельный пол.

Он по-прежнему провожал Марину после школы. И она – в конце концов, ей скоро шестнадцать! – даже позволяла ему себя целовать. А если одноклассник пыталась перейти к более решительным действиям, строго говорила:

– Ты ведь говорил, что не такой, как они!

И Толик покорно отстранялся.

Однажды в конце октября шли вдвоем к ее дому через парк. Вечерело (шесть уроков, классный час, а потом по традиции еще в карты играли). Моросил дождь. Одноклассник пытался укрыть ее под смешным клетчатым зонтом, но капли с него постоянно попадали Маринке за шиворот. Ледяной ветер прохватывал тонкую курточку, и девушка думала, что надо было все-таки согласиться добираться домой с Билалом – тот звал подвезти на родительской машине с шофером.

Ближе к концу пути морось сменилась мелким снегом, и Маринка решила, что сейчас она от холода просто умрет. Как раз проходили мимо заброшки (исследованной еще в младших классах), поэтому предложила:

– Давай погреемся?

Окна в здании давно выбиты, но под крышей хотя бы мерзкие снежинки перестанут под курточку залетать.

Толик прислушался:

– Там кто-то есть.

В заброшку частенько наведывались алкаши, и хотя Маринка сама понимала, что с деклассированным элементом лучше не пересекаться, все равно заворчала:

– Умру я от холода из-за тебя!

– Бери мою куртку.

Героически начал расстегивать молнию, но снять не успел. В ощерившемся осколками