– Степан, скажи – поинтересовалась Анфиса, пока Хворостинин размышлял о природе русского народа, – почему это у немецких всадников в книжке, что ты нам показывал, доспехи нарисованы черные? Это они так противника напугать хотят, будто сами черные демоны?

– Нет, немцы покупают самые дешевые металлические доспехи, и чтобы этого не было заметно красят их черной краской, – ответил слуга Хворостинина. – Однако за цвет доспехов их, действительно, часто зовут «черные рейтары», что звучит весьма угрожающе.

– А какого цвета будут твои тягиляи и «бумажные шапки»? – спросил молчавший до этого Иллиодор.

– Белого цвета, – ответила ему бронных дел мастерица. – Нам немцы для своих кораблей-хольков выбеленную парусину заказывали.

– Это хорошо, – заметил монах. – Ангелы тоже носят одежды белого цвета, будь то хранители отдельного человека или целого народа.

Хворостинин сначала с интересом слушал рассуждения Иллиодора о духовном воинстве и цвете его одежд, но потом счел нужным вернуться к земным проблемам. Он оговорил с мастерами условия и сумму оплаты работ, пообещал простить недоимки по выполнению заказа, оставил аванс. После этого, князь распрощался со всеми мастерами и поехал, как и предлагал Петр, в монастырь – просить нужные для мягких доспехов и «бумажных» шапок металлические пластины.

Ехать до монастыря было достаточно далеко. Путь по занесенной снегом дороге прокладывал Петр на санях, а всадники ехали следом за ним.

Хворостинин в пути стал вспоминать про своих родных, которых не видел из-за болезни уже как год и тосковал по ним. Особенно он тосковал по младшей сестре Анастасии.

Прошлой зимой, после смерти отца сестра приехала к нему погостить в небольшое поместье, расположенное недалеко от Александровской слободы. А весной, он срочно поехал с отрядом опричников под Серпухов отражать неожиданный набег татар и не успел отправить ее обратно в отцовскую вотчину под Ростовом, где было безопаснее.

Татары тогда обошли русские полки и стали разбойничать в столичной округе. Напали и на его поместье: постройки сожгли, большую часть людей побили, а Анастасию увели в полон. От мыслей о пропавшей сестре Дмитрий Иванович впал в уныние.

– Уныние большой грех, – заметив настроение князя, промолвил, подъехавший на коне к воеводе Иллиодор. – Гуляй-город мужики построят, бабы сплетут мягкие доспехи, а ты со своими воинами обратишь в бегство супостатов.

Монах уже попривык к верховой езде, более уверенно держался в седле и мог ехать рядом с князем не отставая.

– Я не сомневаюсь, монах, что с божьей помощь мы побьём Девлет-Гирея, – ответил ему Хворостинин. – Печалюсь я по сестре своей Анастасии, что татары в плен увели во время своего последнего набега. Нет у меня от ней весточки и как помочь ей не знаю. А она у меня была такая ласковая, лицом пригожая, косу носила русую, длинную-предлинную. Все песни пела, да вышивала узоры на платье золотом. Особо хорошо у нее выходили жар-птицы, которые, по поверью, служат оберегом от злых духов. Еще она умела вышивать всякие заморские цветы и травы, которые подсмотрела в книге, хранившейся у батюшки в библиотеке.

– Постой, Дмитрий Иванович, постой – остановил монах воспоминания наместника. – А не было ли у нее сарафан вышит по горловине, манжетам рукавов и подолу такими красными жар-птицами?

– За неделю до того, как ее татары похитили, я видел, как сестра расшивала такой сарафан для своей служанки, – недоуменно ответил Хворостинин. – А что?

– А нет ли у нее на лице, возле правого крыла носа небольшой черной родинки? – продолжал расспросы Иллиодор.

У воеводы от волнения защемило в груди, он в ответ на этот вопрос только кивнул головой и жалостливо посмотрел на монаха.

– Видел я очень похожую на твою сестру молодую красавицу в Кафе, на службе у отца Георгия. На ней был сарафан, как раз вышитый по краям красными жар-птицами и заморскими цветами, и травами. На вид девушке было лет четырнадцать-пятнадцать. Только волосы у нее были коротко острижены, как у мальчишки. Жива она была и здорова, молилась в церкви истово. Исповедоваться хотела, да за ней хозяин прислал гонца, и они ушли, не отстояв до конца службы.

– А что, звали ее княжной Хворостининой? – спросил воевода.

– Что ты, Дмитрий Иванович, если бы татары узнали, что она твоя сестра, то враз бы жизни лишили, чтобы тебе досадить. На ней был простой крестьянский сарафан, да и звал ее гонец не Анастасий, а как-то иначе. Уже не упомню как.

Хворостинин стал расспрашивать у монаха малейшие подробности про его встречу с сестрой в плену, но тот мало что мог добавить к сказанному. Единственно, он слышал потом от того гонца – пленного казака, который, оказывается, был собственностью того же Тавила, но жил не за решеткой в пещере, как он, а у рабовладельца в доме, что сестру князя собираются увезти во дворец самого Девлет-Гирея, в качестве золотошвейки. Покупатели из приближенных хана искали мастериц, услышали от кого-то про удивительные узоры у нее на сарафане и купили девушку вышивать одежды любимому ханскому сыну, который недавно приехал из Стамбула.

– Видишь, князь, – успокаивал Иллиодор разволновавшегося Хворостинина, – Господь Бог нежданно-негаданно прислал тебе известие через меня, что сестра жива и здорова. Угоден ты, и сестра твоя угодна Всевышнему, потому и заботится Он о вас.

– А когда придет следующая весть от Анастасии? – с надеждой в голосе спросил князь монаха.

– То один Господь знает, а нам, смертным, это неведомо. Но, думаю, что весть придет обязательно. А может и сама сестра явится сюда по воле Всевышнего. Будем молиться и надеяться.

– Иллиодор, – вдруг спросил князь. – А ты хотел бы стать священником?

– Я, княже, уже выбрал свой путь и стал монахом, – ответил Иллиодор. – Теперь посвящу свою жизнь общению с Богом. А священствовать это постоянно общаться с людьми. Одно с другим трудно совместить.

– Каков ты, Иллиодор! – ответил ему возмутившийся Хворостинин. – Сам решил скрыться в монастыре, а все остальные должны в одиночку душу свою спасать. Это тебе повезло на Афон попасть, пообщаться со старцами, к святыням, что в Свято-Пантелеймоновом монастыре хранятся, прикоснуться. А что простому человеку делать? Ему в одиночку, без священника, трудно спастись. Короче, будешь мне помогать как священник во время битвы или будешь прятаться в одиночестве в монастыре?

– Прав ты, Дмитрий Иванович, у священника больше возможностей людей утешать. Но кто меня в сан посвятит, если я все время в разъездах провожу, а правящие архиереи таких в священники не поставляют? А что спросил-то?

– Да так. Думаю все про то, как мне басурман вернее победить, – ответил князь ему неопределенно.

Преподобный Герасим Болдинский, икона XVIII в.