Со стороны нашего руководства никакой реакции на это не было. Да и кто вообще будет жалеть «серую скотинку»? И так продолжалось до февраля. То есть до первой революции. А вот когда в корпусе о ней узнали, то солдаты (да и многие офицеры) начали задавать вопросы, которые вылились в попытку бунта. Но французы смутьянов быстро уестествили и корпус расформировали. После чего наиболее горластых отправили в Алжир. Мелкими группами, да в разные места. Чтобы они там не скооперировались и опять чего-то не учудили. И не просто так отправили, а считай – на каторгу (включая даже младших офицеров). Остальным предложили либо вступать во французскую армию, либо идти чернорабочими на заводы.

Около полутора тысяч завербовались к местным воякам. Но остальной личный состав просто хотел домой. На официальные запросы из России никто толком не отвечал, вот Брагин и рванул разведывать обстановку да выяснять саму возможность переправки людей на родину. Информацию о событиях они черпали из французских газет, которые прямо кровоточили ужасами, происходящими у «диких варваров», поэтому сразу ехать в Советскую Россию он откровенно опасался. Решил для начала двинуть к Деникину. Ну а что? Вроде все свои и должны подсказать, что делать. Но не подсказали. Очень долго кормили завтраками, а потом вообще предложили отложить вопрос до окончательной победы над красными.

Брагин к этому времени уже несколько вник в обстановку и понимал, что данную победу можно ждать до морковкина заговенья. Вот и решился (после долгих раздумий) пытать счастья у официального революционного правительства. Разумеется, об этом капитан не стал орать на каждом углу, ибо контрразведка могла на сие деяние очень косо посмотреть. Решил действовать самостоятельно.

А из разговоров с деникинцами вынес еще одно наблюдение. Офицеры говорили, что здешние красные просто звери лютые. По слухам, матросня полк того же Дроздовского не просто разгромила, а еще живому полковнику уши отрезала. В назидание. То есть в руки им попадать никак нельзя. А если вдруг попал, то чем выше звание, тем больше шансов, что тебя тут же прислонят к стенке. Существовали, правда, и диаметрально противоположные мнения. Но их доносили все больше в пьяном виде и кулуарно.

Капитан, будучи по натуре пессимистом, сразу настроился на худшее. Поэтому не пожадился и потратился на то, чтобы соорудить справку о ранении. За гражданского он выдавать себя не рискнул, так как выправку и привычки никуда не денешь. А так – получился бывший поручик. Инвалид, коих тысячи и тысячи. Чего с такого взять?

В общем, вооружившись этой липой, он тайно перешел линию соприкосновения. Но сразу в большой город идти побоялся, решив на короткое время осесть где-нибудь в провинции и оглядеться. Ну вот и огляделся…

А к нам примкнул в надежде на то, чтобы где-то недели через три-четыре закосить на «старые раны» и уволиться, при этом получив вполне достоверный документ о службе в Красной Армии. И уже с этой ксивой ехать в Петроград. Тут я его перебил:

– Не в Питер ехать надо, а в Москву. Правительство сейчас туда перебралось.

Капитан кивнул:

– Я знаю. Но сначала рассчитывал в Петрограде найти хоть каких-то знакомых по канцелярии и действовать уже через них.

Закурив, я оглядел путешественника, заметив:

– Ну, в принципе, понятно. Попробую помочь вам в этом деле. Но до этого времени уж не взыщи – будешь под контролем. Пока, временно, переходишь в подчинение Федора Потапова. Мага тебя проводит…

А когда капитан уже собрался уходить, спросил:

– Слушай, а в Питере что за барышня-то была?

Парень повернулся и, слегка скривившись, нехотя пояснил:

– Невеста. Бывшая…

Я поднял руки:

– Понял. Больше вопросов нет. Можете быть свободны.

* * *

К своим мы вышли перед обедом. А так как головной дозор послал гонцов, опередивших основную колонну часа на три, то нас встречали. Ух как нас встречали! Григоращенко расстарался настолько, что через небольшое время после прибытия у меня от ассортимента установленных прямо на улице столов глаза разбегались. Причем там явно не пайковая номенклатура продуктов присутствовала. Те же жареные поросята и курочки в паек точно не входили. Равно, как и четверти с загадочной мутноватой жидкостью. Но Матвей Игнатьевич, видя недоумение на командирском челе, быстро прояснил ситуацию. Оказалось, что ушлый боцманмат еще позавчера, в ожидании возвращения батальона, развил бурную деятельность. Узнав от меня о богатых трофеях, захваченных на немецких складах, он быстро вышел на одного таганрогского купца, с которым и заключил сделку об обмене продуктов на тевтонские шинели. Соль сделки заключалась в том, что продукты купец давал прямо сейчас, а оплата планировалась в будущем. Я удивился:

– И что? Тебе вот так, на слово поверил? Офигеть! Ты ему даже в нос револьвером не тыкал? Еще раз офигеть! И сколько шинелей пристроил таким макаром?

Матвей Игнатьевич приосанился:

– Командир, ну какие могут быть револьверы? Мы же не эти, как ты там говоришь… не беспредельщики. Тебя знают все. Наш батальон знают все. И все видят, как мы к людям относимся. Поэтому нормально с тем купчиной поговорили. Поторговались и за двадцать пять шинелок – вот! – председатель матросского комитета сделал округлый жест, указывая на столы, добавив: – С меня даже расписки не попросили. Просто с Агафонычем по рукам ударили и всё. Потому как доверяют нам.

Я лишь головой покрутил:

– Круто… Но на хрена ему шинели понадобились? Я думал, что сейчас обувка в цене…

– Дык он их распарывать собрался и обычные гражданские польта шить. Матерьял, говорит, там хороший. А за сапоги я сразу сказал, что они самим нужны.

Меня это заинтересовало.

– О! Так это не просто барыга купи-продай? Это производственник?

Собеседник неопределенно покрутил ладонью:

– Как же без купи-продай. Это ж купец. Токмо у него еще цех швейный. Небольшой, но шьют, по слухам, хорошо. Только вот с матерьялом у него сейчас не ахти…

Довольно улыбнувшись, я уточнил:

– А если ему заказ подкинуть, то панамки он нам сшить сможет? Тем более мы на тех складах и несколько рулонов материи ухватили.

Игнатьич даже остановился.

– Не понял. Какие такие панамки? Зачем?

– Да вот, – указывая пальцем, пояснил: – Видишь ухо? Пара дней на солнце в степи, и оно обгорело. Облазит. А если еще раз обгорит, то болячка появится. Вообще, береты – это хорошо, но в них мы будем по городу форсить. В степи же, летом, нужна панама, чтобы уши и шею от солнца прикрыть.

Председатель фыркнул:

– Это потому, командир, что вы и сами обстриглись, и других заставили оболваниться почти в ноль. Ране волосья башку защищали, а теперича – всё. Нет защиты.

Я поморщился:

– Аполитично рассуждаете, Матвей Игнатьевич. Волосы – это вши. Вши – это тиф. Тиф – это пипец. Так что лучше мы сейчас потратимся на головной убор, приемлемый для жаркого климата, чем станем дохнуть от тифа.