— Ты волшебница, — сказал ей Бен. — И другие колдуны предпочли бы видеть тебя мертвой.

Казалось, ему есть что добавить, но он промолчал.

Янтарка задрожала от страха. Ячменная Борода предупреждал ее, что стоит кому-нибудь стать чуточку сильнее других — как непременно найдутся доброжелатели, которые с радостью помогут тебе перестать выделяться. Но кто же были эти таинственные враги? Кто мог натравить на нее ястребов и даже рыб? И какие еще неведомые опасности ждали их впереди?

— Отныне и до конца нашего предприятия мы должны быть крайне осторожны, — заявил Бушмейстер.

— А что еще сказал тебе паук? — спросила Янтарка, явно хотевшая знать больше.

— Ничего, — сказал Бен, глядя в сторону.

Янтарке было всего десять недель от роду, и она могла многого не знать, но она прекрасно понимала, что Бен ей лжет. Он узнал что-то очень важное, но почему-то не хотел с ней поделиться.

«Он меня не любит, — догадалась Янтарка. — Эта часть моего сна вещей не была. И, вообще-то говоря, он имеет полное право ненавидеть меня — после того, как я с ним обошлась».

Она чувствовала себя просто ужасно. Она знала, что может заставить Бена сказать правду, как сделала это прошлой ночью. Его снова будет тошнить словами… но она не хотела больше его мучить.

— Хорошо, — устало вздохнула она. — Храни свои тайны, если хочешь. Я просто надеюсь, что ты знаешь: я тебе не враг.

— Я знаю, — сказал Бен с болью в голосе. — Я и не хочу быть тебе врагом.

Янтарка испустила вздох облегчения. Может быть, и была какая-то правда в том сне. Как было бы здорово стать друзьями!

Где-то вверху бушевал ветер, а у земли, там, где мыши крались через травяные джунгли, было темно и тихо. Прыгни, остановись, оглядись. Шесть зорких глаз, шесть чутких ушей. Прыгая вслед за Беном, Янтарка пыталась быть спокойной, как камень.

Все дело в том, сколь велика сражающаяся мышь, и в том, сколь велико сраженье в мыши.

Дунбарра, сахарный летающий опоссум

(он же карликовая сумчатая летяга)

Янтарка вертелась посреди этого хаоса, всасывая их легко, словно комочки пыли, и выстреливала ими через всю комнату.

К наступлению сумерек Бен вывел Янтарку и Бушмейстера на окраину города. Никогда раньше город не казался ему таким странным и зловещим. Вонючие автомобили рычали как медведи и охотились за пешеходами по закатанным в унылый асфальт улицам; дома злобно взирали на них сверху своими светящимися окнами, как великаны из сказки.

Облака уже затянули все небо, приближалась гроза. Страхи Бена росли с каждым часом. Сейчас, к вечеру, каждый его нерв уже был как будто подключен к электророзетке, а шерсть стояла дыбом.

Перед ними возвышалась громада «Ноева ковчега». Его фасад был разрисован котятами и щенками, которые сейчас выглядели далеко не такими милыми и невинными, как всего пару дней назад.

Бен крепко сжал копье.

— Давайте покончим со всем этим, — сказал он и устремился вперед, увлекая за собой Янтарку и Бушмейстера.

* * *

А тем временем в подсобке зоомагазина проснулось чудище. Оно, шатаясь, встало на задние лапы и окинуло окрестности взглядом, причем все три его глаза смотрели в разных направлениях.

У чудища было острое зрение, превосходный слух и изощренный ум. И сейчас все это было готово к работе.

Оно вцепилось щупальцами в прутья клетки, как следует напрягло живот и медленно извергло его содержимое.

На свет явился вовсе не хорошенький котенок, а довольно крупное создание с кроваво-красной шерстью, покрытой слизью, огромными ушами, мятыми культями крыльев и весьма когтистыми лапами.

Ночекрыл свалился на пол клетки, с трудом поднялся на лапы, хватая ртом воздух, и принялся обмахиваться крыльями, чтобы поскорее высушить слизь.

— Отлично, друг мой, — прошипел он чудищу. — Теперь я себе хорошо представляю, что чувствовал Иона в чреве у кита.

— Я не друг, — проревело чудище голосом, похожим на грохот булыжников в мешке. — Осво-о-о-ободи-и-и-и ме-е-еня-я-я-я-я!

— Всему свое время, — любезно отозвался Ночекрыл. — Сначала ты должен убить юную волшебницу. Принесешь мне ее труп, и я тебя тут же освобожу.

Монстр мигнул всеми тремя глазами сразу в знак того, что он понял.

— Но помни: не причиняй вреда ее фамильяру, мыши по имени Бен. Он будет куда полезнее для меня в живом виде.

Монстр хрюкнул, соглашаясь. Он вскочил на потолок клетки — прыжок ни много ни мало метра на полтора — и просунул щупальца между прутьями, захватив по нескольку с каждой стороны. Без особого труда он раздвинул прутья, так что получилась дыра, сквозь которую могло бы пролететь и пушечное ядро.

Выскочив через нее на пол, он двинулся вперед, опираясь на щупальца, словно ища место, подходящее для засады.

Дарвин извлек хоботок из спины Ночекрыла.

— Зачем Бен нужен тебе живым? — поинтересовался он. — Разве не проще будет его убить? Я хочу сказать: если отрезать волшебницу от источника ее силы, с ней будет достаточно легко справиться.

Нетопырь коварно усмехнулся.

— Выбрось это из головы. Не засоряй себе мозги. Ты не привык думать.

— Нет, привык, — обиженно возразил Дарвин. — В прошлом месяце мне даже пришла в голову идея.

— Да ну? Ну-ка расскажи мне о ней, — потребовал Ночекрыл.

Дарвин запнулся, почесал голову двумя из полного комплекта лапок и сказал:

— Ну, я думал о том, что телевидение — новый опиум для народа.

— Восхитительно! — одобрил нетопырь. — Умишко у тебя мелковат, но и в нем встречаются глубокие места. Что-то типа омутов в пруду.

Ночекрыл был более чем уверен, что Дарвин врет. Разумеется, он не сам все это придумал. Скорее всего, он подслушал разговоры мокриц, обитавших на дне пещеры: те постоянно несли подобный вздор.

Тем не менее он решил поддержать беседу.

— Ты совершенно уверен, что именно телевидение в наши дни можно назвать новым опиумом для народа? Быть может, лет с десять назад я бы с тобой и согласился. Но сейчас в массах, судя по всему, наблюдается раскол. Все одержимы разными вещами: видеоигры, культ потребления, мороженое, трудоголизм.

Дарвин счел за лучшее вернуться к своему основному занятию и принялся сосать кровь с громким бульканьем, достойным промышленного насоса.

— Так что, — продолжал нетопырь, — я бы лучше сформулировал вопрос так: почему человечество вообще стало субъектом одержимости и ищет забвения в затуманивающих разум видах деятельности? Неужели восходы солнца так убоги, что от них нужно бежать? Или, может быть, дело в некоем присущем им неодолимом внутреннем стремлении к чему-то лучшему… к совершенству?