последние 14 лет короткой жизни Валерия Брюсова (он умер в 50 лет). На смерть автора загадочного моностиха «О закрой свои бледные ноги» Сергей Есенин откликнулся стихотворением «Памяти Брюсова».

Проспект Мира, дом 30

Мясницкая, дом 38

Василий Петрович Комарденков – художник, сценограф, один из ведущих мастеров второй волны авангарда, а в те, 20-е, просто Вася Комарденков, помогал Георгию Якулову оформлять помещение Всероссийского союза поэтов; работал в Театральном отделе Наркомпроса под началом Мейерхольда; был художником сцены в Опере С.И. Зимина; позже – в Камерном, у Таирова. Он часто заходил в клуб-мастерскую искусств «Красный петух», где дискутировали футуристы и имажинисты, с которыми дружил. Будучи лишь на два года младше Сергея Есенина, общался с ним довольно тесно, особенно до зарубежной поездки поэта. Есенин бывал у Василия дома, на Мясницкой, в доме 38. Однажды, когда имажинисты задумали издать сборник стихов под названием «Все Чем Каемся», Комарденкова попросили сделать обложку. Художник крупно расположил начальные буквы каждого слова по вертикали, а рядом – мелко остальные буковки. Получилось ВЧК. Поскольку найденная имажинистами типография не располагала цветной печатью, раскрашивать большие буквы красной и желтой краской художнику пришлось самому, а Есенин скреплял обложку с текстом. Спустя некоторое время, всех авторов сборника вызвали в ЧК. Приглашение, мягко говоря, смутило даже ироничного Вадима Шершеневича. Суровый человек в кожаной куртке объяснил деятелям, что его организация в рекламе не нуждается, а у Есенина поинтересовался, как ему удалось сдать книгу в типографию ЧК. Есенин, со слов Комарденкова, мило улыбаясь, ответил: «Я давно с печатниками в дружбе и бумага у вас лучше. Сдал заказ, кое-как уговорил. Стихи нужные, разрешение есть». Есенин умел мгновенно расположить к себе любого человека. Комарденков пишет: «Нас добродушно поругали, сказали, чтобы мы в типографию носа не показывали больше и обложки делали без всяких намеков. Мы снова весело шли по солнечной улице. С плеч как будто сняли давящий груз».

Мясницкая, дом 38

Поварская, дом 52

У этой усадьбы на Поварской улице долгая и славная история. Началась она в 1756 году: тогда было построено первое здание во владениях И.И. Воронцова-Вельяминова со стороны Большой Никитской. В 1770 году усадьба перешла в собственность Долгоруковых: владение расширилось до Поварской улицы. В середине 50-х годов девятнадцатого века в усадьбе проживала Нина Чавчавадзе, вдова Александра Грибоедова. До революции 1917 года хозяевами этой усадьбы были Соллогубы. В том же году усадьбу ненадолго заняло ВЧК, после переезда этой организации на Большую Лубянку, тут разместились различные государственные учреждения, проживал нарком просвещения А. Луначарский с семьей и, в качестве его секретаря, поэт Рюрик Ивнев, на антресолях. В 1920 году в усадьбе открылся Дворец искусств, в 1921 году – Высший Литературно-художественный институт, по инициативе В. Брюсова. Сергей Есенин часто переступал порог этой усадьбы, причем, во всех ее ипостасях: бывал у приятеля Рюрика Ивнева на антресолях, выступал во Дворце искусств, кстати, многие мемуаристы вспоминают добрым словом столовку Дворца – вкусную и дешевую еду, споры и интересные беседы об искусстве за сдвинутыми столами; выступал Есенин и перед студентами Института; приходил как-то к ним и с Айседорой – заморской птицей. Когда случается проходить мимо усадьбы, названной москвичами «Домом Ростовых» (по легенде, Л.Н. Толстой поселил здесь семью Ростовых в романе «Война и мир»), взглянув на чугунную ограду, вспоминаю, да простит мне любимый поэт, вовсе не С. Есенина, а … Константина Бальмонта и смешной случай с его участием, описанный поэтом Вадимом Шершеневичем: «Как-то в первые годы революции Рукавишников, я, Бальмонт и Кусиков задержались до глубокой ночи в особняке на Поварской. <…>Тогда там был Дворец Искусств. Заведовал им Рукавишников. Мы вышли во двор. Мы были все четверо трезвы. Кажется, вообще мы не пили в тот вечер. Кусиков и я спокойно вышли в ворота. Дворник открыл нам калитку. Рукавишников, стремительно увлекая Бальмонта, спрятался в кусты. Я не знаю, чего он испугался. Заспанный дворник (он-то, кажется, был пьян) даже не заметил двойной пропажи. Мы с Кусиковым стали ждать на улице. Вдруг на заборе появляется длинная фигура Дон Кихота. Дон Кихот очень похож на Рукавишникова. Рядом с ним возникает на морозе маленькая трепаная фигура Бальмонта. Смелым прыжком Рукавишников прыгает с забора. «Прыгай скорей! Мы погонимся за ним!» За кем «за ним» – было непонятно. Но стало страшно. Мы побежали.

Поварская, дом 52

За нами спрыгнул Бальмонт. Раздался крик. Впереди, развевая руками и плащом, несся к Арбатским воротам Рукавишников. Сзади доносились стоны. У «Праги» Рукавишников круто остановился и спокойно сказал: «Пойдем назад. Надо Бальмонта найти. Да не торопитесь. Он не сбежит». Мы вернулись обратно. У самой земли висел Бальмонт. Он зацепился за гвоздь и повис в воздухе. Так и висел до нашего прихода. Одну калошу он потерял навсегда». Такие истории значительно приближают прошлое к настоящему, не правда ли?

Кузнецкий Мост, дом 21/5

Массивное серое здание на пересечении улиц Кузнецкий Мост и Большая Лубянка (дом № 21/5) было построено в 1905–1906 годах для 1-го Российского страхового общества как доходный дом с квартирами. С 1918 по 1952 здесь находился Наркоминдел СССР (с 1946 – министерство). Во дворе дома, на небольшой площади стоит памятник Вацлаву Воровскому, убитому белогвардейцами в Лозанне 10 мая 1923 года. Со дня его открытия в 1924 году, в годовщину гибели дипломата, монумент признан самым курьезным в Москве. Неестественная его поза неизменно вызывает недоумение, привлекает внимание. То «памятником радикулиту», то «памятником танцующему дипломату» называют его московские остряки. Само же внушительных размеров здание неоднократно посещал Сергей Александрович Есенин, и, надо заметить, что первое посещение поэтом Наркоминдела тоже оказалось курьезным. Воспоминания о «Вечере в клубе Наркоминдела» написал в 1974 году поэт Рюрик Ивнев. В 1918 году Маяковского, Шершеневича, Есенина, Ивнева и Мариенгофа пригласили в клуб Наркоминдела читать стихи.

Особенно обрадовался этому Есенин, даже отменил свое выступление в каком-то другом клубе. Приглашенные придирчиво выбирали костюмы, галстуки, обувь… Заспорили о пиджаке Ивнева: аккуратисту Есенину он показался мятым.

Есенин уговаривал заупрямившегося приятеля переодеться: «Но ты же понимаешь, что там будут дипломаты? Они всегда в смокингах одеты. Нельзя являться в мятом пиджаке». Рюрик продолжал упираться. Мариенгоф, Шершеневич и Есенин надели свои лучшие костюмы, и все гадали: удастся ли увидеть Чичерина, какой репертуар выбрать для столь блестящего общества дипломатов…