Лайл замирает на месте.

– Черт, – говорит он.

– Она никогда не рассказывала тебе об этой капле в озере?

– Нет, Илай. Никогда.

– Ты действительно думаешь, что Титус пришлет за нами Ивана Кроля? – спрашиваю я.

– Бизнес есть бизнес, малыш, – говорит Лайл.

– Это правда – вся та хрень о нем? – продолжаю я.

– Какая хрень?

– Даррен рассказывал мне, что он делает с телами. Это правда?

– Я никогда не стремился выяснить это, Илай, и если ты желаешь себе добра, то перестанешь лезть ко всем с вопросами, что именно Иван Кроль любит делать с телами мертвых преступников.

Мы идем дальше.

– Так что мы делаем завтра? – интересуюсь я.

– Вы – идете в школу, – отвечает он.

– А что мы делаем в субботу? – спрашиваю я, непотопляемый, несгибаемый.

– У нас с Тедди есть кое-какие дела в Логан-Сити.

– А можно нам с вами?

– Нет, – отвечает Лайл.

– Мы просто посидим в машине.

– За каким чертом тебе это нужно? Что ты будешь там делать?

– Я же говорил тебе, что могу следить за обстановкой.

– А что ты ожидаешь увидеть, Илай?

– То же самое, что и сегодня. То, что не можешь увидеть ты.

– Что, например?

– Например, что Тедди влюблен в нашу маму.

Капля в озере. Маму попросили войти в комитет по организации школьного праздника, который будет собираться каждую субботу весь месяц. Она сама хочет этого, потому что раньше никогда не занималась ничем подобным. Она ненавидит всех тех коров из родительского комитета, но это не означает, что она не хочет чувствовать себя одной из них хотя бы изредка.

А Дрищ заболел. Сперва его грудь начала ходить ходуном, затем моча приобрела цвет ржавчины, и доктор сказал ему, что у него воспаление легких. Он укрылся, чтобы отлежаться, в маленькой съемной квартирке в Редклиффе, на другой стороне Брисбена от нас.

И у мамы с Лайлом нет няньки, чтобы присматривать за мной и Августом по субботам.

Сейчас весна 1986 года. Я уже старший школьник. Вместо того чтобы ловить ворон, глядя в окна Даррской государственной школы, я теперь каждый день вместе с Августом езжу на автобусе в Иналу, в Ричлендскую государственную старшую школу, чтобы ловить ворон уже там. Мне тринадцать лет, и как любой уважающий себя квинслендский подросток с погрубевшим голосом и окрепшими яйцами, я жажду испытать новые приключения, вроде того, чтобы провести все субботы месяца вместе с Лайлом, участвуя в его героиновых делишках. Я невзначай напоминаю маме о нашем с Августом горячем очаровании горящими предметами, когда мы без надзора взрослых. О, только на днях, – упоминаю я, – я видел, как Август поджег облитый бензином глобус, который мы нашли выброшенным рядом с корзиной благотворительного общества «Линия жизни» в Оксли. «Предадим весь мир огню!» – закричал тогда я сам, глядя, как Август держит свое увеличительное стекло над Австралией, и жаркая апокалиптическая точка сфокусированного солнечного света накрывает город Брисбен.

– Я закину их в бассейн Джиндейли, – говорит Лайл. – Они смогут поплавать несколько часов, мы с Тедди обстряпаем дела, а потом подхватим их по дороге домой.

Мама смотрит на нас с Августом.

– Вам что осталось сделать из домашнего задания?

– Только математику, – отвечаю я.

Август кивает. Мне то же самое, что и Илаю.

– Вам следует сначала делать математику, чтобы избавиться от трудностей первым делом, – советует мама.

– Иногда в жизни такой способ не работает, мама, – возражаю я. – Иногда просто невозможно избавиться от трудностей первым делом.

– Поговори мне еще! – фыркает она. – Ну ладно, вы можете пойти в бассейн, но вам обоим лучше приготовить все уроки к тому времени, как я вернусь домой.

Это не проблема. Но когда мы добираемся до бассейна Джиндейли, то обнаруживаем, что он закрыт и вода слита, так как владелец решил выложить его изнутри новой плиткой.

– Черт! – рявкает Лайл.

Тедди сидит за рулем, поскольку он хозяин этой оливково-зеленой «Мазды»-седан 1976 года, даже весной напоминающей раскаленную печь, с обжигающими виниловыми коричневыми сиденьями, к которым я прилипаю нижней стороной бедер, и Август тоже, так как у нас одинаковые серые шорты из спортивного универмага.

Тедди смотрит на часы.

– Через семь минут мы должны быть в Джамбори-Хайтс.

– Черт! – повторяет Лайл, качая головой. – Погнали.

Мы подъезжаем к двухэтажному дому в Джамбори-Хайтс. Этот дом с большой алюминиевой гаражной дверью выложен из желтого кирпича, передняя лестница поднимается по фасаду на площадку, где маленький мальчик-маори лет пяти увлеченно скачет на одном месте через розовые пластиковые прыгалки. На улице так жарко, что воздух в автомобильном окне с моей стороны колышится прозрачными призрачными струями над раскаленным асфальтом.

Лайл с Тедди выжидают секунду, чтобы изучить обстановку вокруг, смотрят в зеркало заднего вида в салоне и в боковые зеркала. Тедди щелкает кнопкой багажника. Они выходят из «Мазды» одновременно и направляются к корме машины. Багажник хлопает.

Лайл возвращается к передней пассажирской дверце с синей пластиковой коробкой-холодильником и наклоняется внутрь машины.

– Вы оба просто сидите здесь и ведите себя хорошо, ясно? – произносит он и делает движение, собираясь закрыть дверцу.

– Ты, по ходу, шутишь, Лайл, – говорю я.

– Что такое?

– Здесь, поди, градусов пятьдесят, – продолжаю я. – Мы поджаримся ровно за десять минут.

Лайл вздыхает. Очень глубоко вздыхает. Он оглядывается вокруг и замечает небольшое деревцо у тропинки.

– Хорошо, подождите вон там под деревом.

– И что мы скажем, если сосед выйдет и спросит нас, зачем мы сидим под его деревом? – интересуюсь я. – «Просто проворачиваем быструю сделку с наркотой, приятель. Не бери в голову»?

– Ты действительно начинаешь меня раздражать, Илай, – шипит Лайл, сильно хлопая дверцей.

Затем открывает дверцу со стороны Августа.

– Ладно, идемте, – ворчит он. – Но ни одного гребаного слова!

Мы проходим мимо малыша со скакалкой, и он смотрит на нас; желтая сопля свисает у него из-под носа.

– Привет, – говорю я.

Пацан не произносит ни слова. Лайл стучит кулаком по защитной решетке в дверном проеме.

– Это ты, Лайл? – доносится из темной гостиной. – Заходи, брателло.

Мы входим в дом. Сперва Лайл, за ним Тедди, потом Август, и после всех я.