— Значит, ты… Значит, я тебя…

Мирьям улыбнулась, просияла, а потом обхватила Миху руками за шею, притянула к себе и наконец-то сдержала свое обещание: показала Михе, как целуются на западе.

Младший братишка Мирьям стоял в дверях и наблюдал за происходящим. «Давно бы так!» — думал он.

Потом он отправился на площадку, милостиво соблаговолил принять редкую модель «скорой помощи», после чего рассказал Марио и экзистенциалистке, Волосатику и Толстому, Очкарику и Шрапнели, как Миха спас Мирьям.

— Пиплы, вот это любовь! — распинался братишка Мирьям, и все вокруг кивали и благоговейно молчали. А когда их накрыла тень пролетавшего по небу облачка, всех на секунду пробрал легкий озноб.

Когда Миха в тот же день, уже ближе к вечеру, ушел, наконец, от Мирьям и, как на крыльях, примчался домой, дверь ему открыла заплаканная госпожа Куппиш.

— Хайнц… Наш Хайнц… умер! — пролепетала она, указывая в сторону гостиной.

Хайнц, неживой, сидел в кресле.

— Рак легких! — глотая слезы, сообщила Сабина. — Врач так и сказал: рак легких.

Тут раздался звонок, госпожа Куппиш пошла открывать. На пороге стоял сосед из органов, он пришел выразить семейству Куппиш свои соболезнования. По такому случаю он был даже в черном костюме.

— Я о своей профессиональной деятельности никогда особо не распространялся, — произнес он, как будто извиняясь. — Но когда столько лет с людьми живешь, соседи все-таки… — И тут взмахом руки он вызвал с лестничной площадки двоих строгого вида мужчин, которые по его команде принялись затаскивать в тесную квартирку гроб. Так все семейство Куппиш узнало, что их сосед — похоронных дел мастер. Господин Куппиш до того опешил, что сам побледнел не хуже покойника. Сосед немедленно налил ему стопку шнапса.

— Ничего удивительного, господин Куппиш, что в такой день у вас кровообращение пошаливает. Мы-то знаем, нам не привыкать…

Господин Куппиш ошалело опрокинул стопку и уже вскоре, когда ему заметно полегчало, не долго думая, выложил соседу то, что, по-видимому, первым делом пришло ему в голову.

— Уж лучше сосед гробовщик, чем сосед из органов. По крайней мере, знаешь, чего ждать.

Сосед вообще не понял, что подбило господина Куппиша на столь экстравагантное сопоставление, тем не менее, сочувственно, с пониманием, кивнул. А потом взялся за работу.

Когда открыли гроб, у Михи сжалось сердце. У госпожи Куппиш в глазах стояли слезы, из-за чего она уже почти не узнавала своего мертвого брата. Бернд спросил у Сабины, где ее преподобный, ну, в смысле последнего причастия и царствия небесного, но Сабина только всхлипнула:

— Да ну его, с ним тоска одна… У него обет целомудрия, папа, ты когда-нибудь хоть слыхал про такое?

А когда Хайнца клали в гроб, случилось нечто, из-за чего уже Миха не смог сдержать слезы: из - под брючины у него целлофановым столбиком выскользнула упаковка печенья «смартис».

«У Хайнца были задатки великого контрабандиста, — подумал Миха, — и все-таки надо было ему хоть разок провезти что-нибудь запрещенное, ну, не знаю, бомбутам, или «Moscow, Moscow», или порножурнал, на худой конец».

— А он всегда только вот такую ерунду, — всхлипывал Миха, поднимая «смартис» с пола.

На похороны Хайнца госпожу Куппиш даже отпустили «туда». Впервые кто-то с нашего кончика Солнечной аллеи сподобился разрешения съездить на запад. Наверно, госпоже Куппиш потому только и позволили, что вся ее семья тут оставалась, вроде как залог в ломбарде. А может, потому, что она регулярно флаг ко всем праздникам вывешивала, «НД» выписывала, квартирантов на фестиваль принимала… Впрочем, переночевать на западе госпоже Куппиш позволили не больше одного раза. По возвращении она гордо поставила на стол жестяную банку кофе.

— Вот, провезла!

— Ну, снова-здорово! — простонал Миха. — Мама, кофе провозить разрешено, понимаешь? Его не надо прятать! Лучше бы ты себе…

Любопытный господин Куппиш уже нетерпеливо открыл банку и, в предвкушении нездешнего аромата, сунул туда свой нос.

— Это не кофе! — разочарованно протянул он.

Бернд полез в банку рукой. На кончиках пальцев у него остались странные, чуть липкие темные крошки.

— Скорее похоже на… — Он растер крошки между пальцами. Да нет, вроде и не наркотик.

Сабина догадалась первой.

— Мама, это что, дядюшка Хайнц?

Госпожа Куппиш гордо кивнула. Какое-то время Миха, Сабина, Бернд, а также супруги Куппиш молча смотрели на содержимое банки.

— Мир праху его, — изрек наконец господин Куппиш и плотно закрыл банку крышкой. По правде говоря, от дядюшки никто уже не ждал контрабандистских сюрпризов. А этот и вовсе превзошел все ожидания: на сей раз через границу собственной персоной был провезен сам контрабандист. Нет, более достойного финала и придумать нельзя.

Вечером того же дня дядюшка Хайнц был захоронен под раскидистым каштаном на кладбище, что на Баумшуленвег. Редко когда словосочетание «тихие похороны» так соответствовало своей сути, хотя на кладбище собрались едва ли не все обитатели нашего кончика Солнечной аллеи, даже участковый пришел, и пограничник.

— Хайнц, — торжественно произнес господин Куппиш, — ты был нам не только шурином, братом и дядей, ты был нам настоящим западным родственником.

Могилу засыпали землей, и все пошли по домам. По дороге все о чем-то тихо друг с другом беседовали. Только Миха в разговорах не участвовал. Он размышлял, что ему делать теперь со своими дневниками. Ведь он прочел Мирьям лишь первую из своих записей, самое интересное там все впереди. «Может, мне писателем стать? — спрашивал он себя. — Да нет, как мне все это описать, чтобы читатель поверил, чтобы не тряс головой? Послушать только, с какой важностью все они разглагольствуют!» Экзистенциалистка рассказывала Марио о новой книжке про детское воспитание, только что вышедшей на западе, и объясняла, что своего бэби будет воспитывать, как латиноамериканские индейцы племени йекуана. Участковый всем и каждому сообщал, что уж теперь к следующему Дню Республики его непременно повысят. Волосатик рассказывал, что в главном берлинском универмаге «Центрум» в прошлую пятницу выбросили «лицензионный винил». Господин Куппиш в пятый раз повторял: какое счастье, что они пошли на выборы, иначе госпожу Куппиш ни за что бы не отпустили на запад. И как прикажете понимать, что Альшеры с четвертого этажа ведут домовую книгу — уж они-то, ясное дело, точно из органов.

«Бог ты мой, сколько же мы сотрясали воздух! — напишет Миха позднее. — Оно бы еще вечность так продолжалось. Тошно было по самое никуда, но мы оттягивались на полную катушку. Мы все были такие умные, такие начитанные, такие интересные, только в конечном счете почему-то торжествовал полный маразм. По-хозяйски заглядывали в будущее, а сами были насквозь такие вчерашние! Господи, какие же мы были чудаки, и даже сами этого не замечали».