17 октября он и его сообщник Мильке разместили «надежных коллег» рядом с залом совещаний – на тот случай, если Хонеккер прикажет своему личному охраннику арестовать заговорщиков. Когда собрание началось, Хонеккер был поражен предложением проголосовать о его отстранении, выдвинутым двумя ближайшими соратниками. Сначала он сделал вид, будто не услышал, и хотел было перейти к первому пункту в повестке, но собравшиеся криками заставили его замолчать. Хонеккеру пришлось выслушивать, как члены Политбюро один за другим высказывались за его отстранение. Мильке сказал, что «мы просто не можем начать стрельбу из танков». Он выразился просто: «Эрих, это конец». Политбюро единогласно приняло решение. На следующий день центральный комитет партии принял «отставку» Хонеккера, место которого занял Кренц.

Однако обнародование известий о перестановке в партии не возымело ожидаемого эффекта. Согласно отчету Штази, «выборы» Кренца вызвали «в первую очередь скептицизм, но во многих случаях и неприятие». Граждане ГДР «не доверяли Кренцу осуществление новой политики», которую они считали крайне важной. Сами члены партии были обеспокоены повсеместным народным осуждением участия Кренца в двух печально известных событиях: грубой фальсификации выборов, состоявшихся в ГДР 7 мая 1989 года, и неприкрытом одобрении кровопролития на площади Тяньаньмэнь в июне. Народ ГДР считал это «крайними проявлениями безнравственности, которые Эгон Кренц не сможет исправить». Один британский дипломат в Восточном Берлине описывал отношение народа к Кренцу как «сильную антипатию». Даже после того как Кренц вступил в должность, в партийных рядах царило чувство «неопределенности, обреченности и отсутствия цели». Несмотря на отставку Хонеккера, лидеры партии получили ворох отчетов о падении рейтинга власти.

Все это время лейпцигские активисты продолжали наращивать усилия. Хотя инсульт вскоре и выведет Воннебергера из рядов сопротивления, Фюрер и Зиверс, согласно сводке районного отдела партии, вели себя все более решительно. В понедельник 30 октября уже семь церквей в Лейпциге провели молебны, а на марш вышли свыше двухсот тысяч участников. По сообщениям, некоторые демонстранты несли флаги ФРГ. Участники марша даже демонстративно встали перед лейпцигским штабом Штази. Находившиеся внутри сотрудники гадали, собираются ли протестующие войти в здание. Позже они это действительно сделают, но до этого еще оставалось несколько месяцев. Внутри они обнаружат – помимо смеси пошлости с бюрократией – даже порнографию. На стенах и столах в кабинетах Штази были не только вполне ожидаемые в таком здании документы, но и многочисленные откровенные фотографии женщин. Встречались и жалкие потуги на юмор. Так, на одном из столов стояло пресс-папье с надписью «Каждый третий недовольный будет расстрелян. Сегодня здесь побывали уже двое!».

Похоже, что сообщения о протестующих, вставших перед штаб-квартирой Штази в Лейпциге, вынудили Мильке дать военным инструкцию приготовиться защищать не только лейпцигский штаб, но и другие подразделения тайной полиции в ГДР. Он приказал раздать «огнетушители, покрывала, ведра» и химические средства защиты, хотя что именно под этим имелось в виду, неясно. Кроме этого, Мильке распорядился переместить документы в безопасные места или, в некоторых случаях, уничтожить их. В начале ноября агентам Штази из так называемого Отдела М, отвечавшего за цензуру писем и посылок в почтовых отделениях, приказали расчистить свои рабочие места и вынести из почтовых отделений все, что могло свидетельствовать о деятельности отдела. Примерно тогда же Мильке, отличавшийся острым политическим чутьем, видимо, понял, что пора покинуть тонущий корабль. В начале ноября он разослал всем членам Штази странное письмо. Хотя в нем не говорилось прямо, что он уходит в отставку, можно было предположить, что он либо уже это сделал, либо собирается, – и это только усилило среди сотрудников чувство неопределенности и беспокойства о будущем.

В ответ на усиление давления новый лидер государства Кренц использовал примирительную риторику. Однако действия Политбюро под его руководством в конце октября и ноябре 1989 года покажут, что он страдал, в сущности, от той же бескомпромиссности, что и его предшественник. Вопреки всему, что они будут говорить позднее, нет никаких свидетельств, что Кренц и его сторонники, оказавшись у власти, вдруг решили открыть Берлинскую стену 9 ноября 1989 года. Напротив, на публике они заявляли о реформах, но за кулисами держались за рычаги власти так крепко, как только могли. Даже когда Кренц открыто обсуждал смягчение ограничений на зарубежные поездки, его министры безопасности и внутренних дел 30 октября советовали ему и Политбюро «не исключать возможность введения военного положения», если им нельзя бороться с «антисоциалистическими» организациями «при помощи политических средств».

В конце октября члены Политбюро решили найти способы слегка либерализировать пограничные правила в качестве уступки обществу – и спустить тем самым пар. Они собирались представить якобы новый закон, в котором в лучших традициях бюрократии мелким шрифтом все равно было бы написано, что партия посредством государственного аппарата имеет право контролировать зарубежные поездки граждан. Сохранялась бы необходимость паспортов и виз, которые выдавались только с разрешения соответствующих государственных органов. Зато в СМИ этот закон должен был освещаться как важный шаг государства. Кренц дал зеленый свет новому курсу в своем выступлении перед Народной палатой – подконтрольным партии законодательным органом ГДР. Он сказал парламентариям, что необходимо задуматься, «почему столько людей повернулись спиной» к ГДР.

Этими уступками Кренц надеялся не только остудить пыл оппозиции, но и получить с их помощью жизненно необходимую экономическую поддержку от Бонна. Уход Хонеккера развязал языки тем, кто знал о плачевном состоянии экономики Восточной Германии. К 1989 году ГДР задолжала Западу безнадежно много. После прихода к власти Кренца партийная верхушка получила оценку экономического положения страны: «Без улучшений». Восточная Германия стояла на грани неплатежеспособности и как никогда прежде зависела от западных кредитов.

Кренц еще до отстранения Хонеккера переписывался по этому поводу с Александром Шальк-Голодковским – одним из самых искушенных подчиненных Политбюро, своего рода теневым дельцом, занимавшимся подобными вопросами. Из своего Управления по координации торговли Шальк годами самыми разными методами согласовывал выделение Бонном субсидий ГДР. В его ведении также был огромный секретный резерв наличности (оценивающийся примерно в 100 миллионов немецких марок), который прежде был подконтролен лично Хонеккеру, а теперь перешел к Кренцу. В октябре 1989 года Шальк посоветовал Кренцу решить обе проблемы Политбюро (граница и госдолг) одним махом: ослабить ограничения на выезд в обмен на финансовое поощрение от Бонна. Правительство ФРГ всегда требовало большей свободы перемещения для восточных немцев, подчеркивал Шальк. Но куда могли поехать граждане ГДР, если у их государства не имелось твердой валюты, которой они могли бы расплачиваться за рубежом? Очевидно, что ФРГ должна была помочь восточным соседям ездить на Запад. Шальк напомнил Кренцу, что ГДР много лет получала помощь от Бонна