Поверженная красота валялась у него в ногах.

— Тварь, — повторил Петр Иванович и пнул Элен коленом в грудь. — Знаешь, что я могу сделать со всей твоей родней? Знаешь. По глазам вижу, что знаешь. — Он отвернулся.

В щелку приоткрытой двери за господами тайком наблюдали слуги. Они и так-то боялись грозного фельдмаршала. «Ничего, пусть посмотрят, — не без раздражения подумал Шувалов. — Поймут, чего стоит их хозяйка. Это ей тоже наука. Будет себя помнить. С кем связалась? С неумытой солдатней!»

Граф вспомнил лицо Орлова и чуть не застонал. Этот юнец нужен был ему для дела. Вернее для деланья. Великого Делания человеческой судьбы, которое всегда предполагает необработанный камень сердца, стремящейся к просвещению. Петр Шувалов готов был просветить Гришана, ввести его в особый круг, где очень давно не хватало «дикого камня» для продолжения братских работ. А то, что простаку-адъютанту предстоит великая будущность, не трудно было догадаться из его гороскопа. Предусмотрительный Шувалов всегда заказывал гороскопы на людей, которые начинали его интересовать. Один выкрест на Невском, бывший шинкарь из-под Могилева, а теперь содержатель чулочной лавки составлял для него отличные таблицы. Там звезда Орлова плотно шла рядом со звездами императорской фамилии. Может он, Петр Шувалов, чего-то и не понимал, но такого человека следовало держать возле себя на коротком поводке… Сорвалось.

Что ж, пусть сгинет. А эта, граф грозно глянул на несчастную Элен, распростершуюся на холодном паркете, эта ему еще послужит. В последний раз.

— Сегодня вечером приедете по адресу… — Петр Иванович подошел к столу и, выбрав из пачки тонких итальянских салфеток одну, наиболее сухую, написал на ней помадой несколько слов. — Одна. Без сопровождения. В моей карете.

Елена испуганно кивала, подобрав полы разорванной рубашки, и не понимая радоваться ей, что опасный любовник так быстро остыл, или страшиться надвигающейся ночи.

— Не вздумайте перечить моим распоряжениям, — сухо бросил Шувалов. — Вам надо еще выслужить прощение. «Как служит верная преданная собака, — мысленно добавил он. — выполняя любые приказы и не спрашивая хозяина: зачем?»

Сердце графини сжалось. Ей почему-то показалось, что сегодня от нее потребуют чересчур многого. Чего она, возможно, не в силах будет дать…

* * *

— Черная месса? — Возмущенно воскликнул фаворит. — Это называется, черная месса, братец. Не пытайся запутать меня многозначительными недоговорками. Обряд, который ты описываешь, у католиков очень известен. А у нас и слов-то таких не придумали.

Фельдмаршал пыхтел, лицо его наливалось кровью.

— Есть немало выезжих попов из Западной Малороссии, которые знакомы со всеми подробностями латинского обряда… — начал он, но по резким, отрицательным жестам брата понял, что фаворит в ужасе от его предложения.

— Я никогда не стану о такое мараться, — отрывистым шепотом произнес Иван Иванович. — Упаси меня Бог больше играть в ваши игры! Тебе голов на крыше мало? Теперь еще и голую бабу в алтаре хочешь?

— Милостивый государь Иван Иванович! — Резко одернул его фельдмаршал. — Не забывайтесь! Вы давали обед послушания старшим по ордену. И если я прикажу, не только «замараетесь» присутствием, но и сами послужите для меня таким алтарем.

— Не будет этого, — робкий фаворит бунтовал да и только. — Черные мессы служат за упокой кого-то из живущих. Я никому в гроб дорогу открывать не намерен. И с дьяволом в сношения вступать тоже.

— Да ты уже по уши в этих сношениях, братец! — Раздраженно бросил фельдмаршал. — Кто к Брюсу ездил? Кто головы вопрошал?

— Оставьте его! — Раздался сзади ровный спокойный голос.

Оба собеседника вздрогнули и обернулись. Им казалось, что в будуаре за спальней императрицы их вряд ли побеспокоят. Но на пороге стоял Роман Воронцов, Бог весть, как пробравшийся сюда, и строго смотрел на обоих.

— Вы кричите на весь дворец, — сказал он. — Ведите себя потише, юноша.

Иван Иванович сел. В одну минуту весь его праведный гнев улетучился, как залп от хлопушки. Ему очень не хотелось куда бы то ни было ехать и в чем бы то ни было участвовать. Но и сопротивляться душевных сил не осталось.

— Зачем вы заставляете его, Перт Иванович? — Укоризненно обратился к фельдмаршалу Воронцов. — Вы же видите, путь левой руки для вашего брата невозможен. Как и для большинства наших братьев.

Петр только фыркнул.

— Он и так прекрасно служит на своем месте.

Фаворит бросил на Воронцова благодарный взгляд.

— Однако, молодой человек, — продолжал Роман Илларионович, — Коль скоро вы узнали о предстоящем действе, вам придется присутствовать. — Он жестом прервал возмущенный возглас Шувалова. — Вы знаете, что такова элементарная предосторожность. Связав себя общим обрядом, братья уже не могут выдать друг друга. Не мы завели эти правила. И тем более странно будет, если люди столь высокого посвящения, как мы с вами, начнут нарушать святая святых ордена — его законы.

Иван Иванович склонил голову. Ему нечего было возразить. Воронцов прав. Но почему, черт возьми, он с каждым шагом увязает все глубже и глубже там, куда и наступать-то не собирался? Почему с каждым новым откровением о жизни братства, ему все сильнее хочется бежать, куда глаза глядят? Но нельзя. Уже нельзя. Слишком поздно.

«Господи! — Мысленно взмолился Иван Иванович. — Да выведи же Ты меня отсюда!»

Воронцов хлопнул фаворита по плечу.

— Один раз, — ободряюще сказа он. — Больше вас к левой руке привлекать не будут.

Почему Шувалов знал, что это ложь?

* * *

Скромное здание лютеранской кирхи на Выбогской стороне давно облупилось. В нем не служили уже лет десять. Храм пришел в негодность да и был слишком мал для разраставшейся с каждым годом немецкой колонии. Протестантов в столице жило больше, чем православных и, если бы не двор и не гвардейские части, состоявшие в основном из русских, многие церкви в Питере пришлось бы закрывать.

Карета Шувалова подъехала уже поздно, перед самой полуночью. Государыня долго держала его у себя, и фаворит сомневался, что успеет к началу службы.

Действительно, судя по низкому протяжному пению, доносившемуся из-за закрытых дверей, месса уже началась. «Хорошо, что вокруг пустырь, — опасливо подумал Иван Иванович. — Не ровен час жители позвали бы полицию и тогда…»

— Тогда, друг мой, — услышал он справа от себя дружелюбный чуть насмешливый голос Романа Воронцова, — любому из нас достаточно было бы снять маску, чтоб квартальный надзиратель молчал об увиденном навеки.

«Этим любым, они бы сделали меня», — вздохнул Шувалов.

— Вся полиция давно спит, — подбодрил его встречающий. — А которая не спит, той заплачено.

Они вошли в неплотно притворенные двери храма. Изнутри он был тускло освещен. Лампад явно не хватало. Старое ржавое паникадило, свешивавшееся с потолка, не зажгли. Для действа, которое сегодня совершалось братством, сумрак был лучшим другом.