Сжимая рукоятку пистолета, генерал обогнул здание и вошел в гостиную. А там, похоже, назревало небольшое восстание. Все шестеро сидели в хорошо отапливаемой комнате — съежившиеся, злые, и, помимо Глобаря, никто не тряс понтами. Люди успели переодеться, очиститься от грязи. На столе стояла какая-то еда, впрочем, особых изысков сегодня не предлагалось, «гражданский» персонал по случаю охоты с базы удалили. Ел один губернатор — злой, с опухшим лицом, взгромоздив локти на стол. Мощную шишку на макушке он надежно прикрыл кепкой.

— Какая гадость, — отшвырнул он недоеденный кусок мяса. — Пресное, не прожаренное… Яне понимаю, у нас в стране неурожай соли и спичек?

Отец Лаврентий нервно подпрыгивал возле бара и выщипывал ногтями брови. Вскрыл бутылку церковного кагора, доковылял, хромая, до кресла, плюхнулся в него и присосался к горлышку. Он напоминал какое-то рыжее пугало.

— Что, батюшка, не задался божественный промысел? — ехидно спросил Олейник, падая на свободную тахту.

— Да пошел ты, сын мой, — буркнул священник. Жиденькая бородка ходила ходуном, руки не слушались.

— Как настроение в войсках? — воззрился на генерала губернатор.

— Хреново, — проворчал Олейник. — Семеро в лазарете.

— Сколько людей в строю? — снова поинтересовался губернатор.

— Сорок с небольшим… — угрюмо ответил генерал.

— Стыдно, господа, стыдно… — бормотал оседлавший кушетку сити-менеджер. Он выглядел подавленным, оцепеневшим. — Один избитый в хлам недоносок строит полсотни вооруженных мужиков, и они расписываются в собственном бессилии…

— Лицензию не взяли в охотинспекции, — гоготнул развалившийся в кресле Глобарь. Он попивал мелкими глоточками скотч и, похоже, испытывал моральное превосходство над партнерами. — А надо было взять. Да нет, господа, на самом деле славно поиграли в войнушку. Ну, не вышло с первого раза, выйдет со второго. Бояться вроде нечего, я правильно понимаю? Преступник безоружен, покинуть урочище он не сможет, лесничество надежно охраняется. Промерзнет один в лесу, заболеет, а завтра мы его оприходуем. Поведете нас в бой, Василий Иванович? — Глобарь хитро уставился на губернатора, а тот едва не поперхнулся. — В бурке, на лихом коне. Да ладно вам, господа, смурнеть! Жизнь продолжается, завтра вернемся в город, скоро конец света, потом Новый год…

— Блин, попарились в баньке… — пробормотал поникший и раздавленный сенатор Баркасов. Он выглядел в компании самым потерпевшим — с физиономии не сходил землистый оттенок, нос расцарапан, из бороды он так и не удосужился вычесать грязь.

— Но выпить нам это не мешает? — подмигнул Глобарь и засмеялся. — А неплохо он вас отфотошопил, Владимир Митрофанович.

Люди прятали ухмылки — что есть, то есть, не отнять.

— Да шли бы вы лесом, Николай Аверьянович… — пролепетал, отворачиваясь, сенатор.

— Не пойду, Владимир Митрофанович, — замотал головой Глобарь. — В нашем случае идти лесом — хуже, чем на три буквы. В лесу нас не любят. Да прекращайте вы отчаиваться, господа. Не можем решить проблему — так и нечего делать из нее проблему.

— Вы просто не пострадали, Николай Аверьянович, — тонко подметил генерал. — Оттого вам и чихать на все. А вообще-то странно, — он свысока обозрел притихшую компанию. — Пострадали все, за исключением нашего сомнительного друга Николая Аверьяновича. Лично мне — чего уж там скрывать — досталось от Россохина три дня назад. Отец Зловрентий наделал в штаны на глазах у почтенной публики, когда Россохин пальнул в него холостым патроном. Да еще и ногу подвернул. Сергей Дмитриевич потерял машину. Василий Иванович… Вы позволите, Василий Иванович? Едва не получил дубиной по мор… простите, по лицу, натерпелся страха и обрел шишку, которую бережно хранит под кепкой. Владимир Митрофанович потерял два зуба, досыта наелся сырой земли и натерпелся страха поболее, чем Василий Иванович. А Кира Ильинична и вовсе — такого натерпелась, такого натерпелась…

— Заткнитесь, генерал, чтоб вам пусто было… — прошептала Кира Ильинична. Она сидела, забравшись с ногами, в дальнем кресле, закутавшись в покрывало. Женщина до сих пор не могла унять дрожь. Волосы стояли дыбом, царапины на лице она запудрила так, что теперь все лицо было неестественной маской.

— Красивая вы наша, — не удержался генерал.

— Да нет, вы не правы, Григорий Алексеевич, — сказал Глобарь. — Кира Ильинична прекрасна даже в состоянии легкого помешательства. Глядя на нее, я часто прихожу к выводу, что красивых женщин в наше время становится все больше, а хороших — все меньше.

— Оставьте меня в покое! — взвизгнула женщина.

— И только вы, Николай Аверьянович, вышли сухим из воды, — закончил генерал.

— Так уж сухим? — удивился Глобарь. — Вы что-то путаете, господин генерал. Я тоже пострадавший. Злоумышленник наставил на меня ружье, которое изъял у Владимира Митрофановича, и воспользовался спусковым крючком.

— И что? — с надеждой спросила Кира Ильинична.

— Патроны закончились! — радостно ответил бизнесмен.

— Жалко… — расстроилась Островская.

— Лично мне — ни капельки, — расцвел Глобарь. — Имею, кстати, два замечания по теме, господа. Возможно, Россохин планирует оставить меня на сладкое, хотя какое из меня, собственно говоря, сладкое. А возможно, я просто ему не интересен, поскольку не являюсь представителем власти. Прошу задуматься над последним высказыванием, а заодно вспомнить все его прежние подвиги в других городах. Второе. Только я заметил, что, невзирая на множество представившихся возможностей, Россохин никого не убивает? Его — убивают, а он — держится до последнего. Наносит ранения, в принципе излечимые, хотя и способные повлиять на дальнейшую жизнь потерпевших. Ну, просто ангел какой-то.

«Вот это-то и досадно», — подумал генерал.

— Но это только начало, господа, — с важностью изрек Глобарь. — Когда Россохина припрут, он может озвереть и начнет убивать!

Срыгнул отец Лаврентий, вылакав последние капли из бутылки. Вскочил, схватившись за спинку кресла, пошатываясь, прогулялся к бару, выхватил оттуда первое попавшееся спиртное и вернулся в кресло. Попался гаванский ром, который тут же начал перекочевывать в горло представителя духовенства по правилу сообщающихся сосудов.

— Да это просто бред какой-то… — зарылась в ладони Кира Ильинична. — Ну, хорошо, мы лажанулись, хотя уж если разобраться, лажанулся Григорий Алексеевич, у которого хватило ума привезти этого монстра в лесничество и сделать объектом охоты. Нет, чтобы в камере по-тихому грохнуть. Но объясните, почему мы не можем уехать домой? Хорошо, я согласна оставить здесь своих лоботрясов-охранников, пусть участвуют в ликвидации преступника, если уж у вас нехватка личного состава. А сама я сяду за руль и уеду, ладно? Почему я не могу это сделать? — щеки женщины порозовели даже через толстый слой косметики. — У меня ребенок дома, у меня дела, мне завтра на работу! Что подумают люди? Они же будут нас искать! Что вы себе позволяете, Григорий Алексеевич? Я вам не заложница какая-нибудь, а важная персона в городе!