складе. Если бы меня в этот Храм ввел наставник в клобуке и рясе, со Священным Писанием в руке, а не пожилой геолог с геологическим молотком и горным компасом, я вряд ли был бы более счастлив. Большевистская советская власть, без устали продолжающая возглашать «Бога нет! Бога нет!», всё-таки ухитрилась подтолкнуть меня к Нему. Что произвело столь парадоксальное действие? Забвение чувства меры, оголтелость пропаганды, забивавшей все уши и головы. Беспрестанно преподнося людям ложь, она добилась того, что и ей в массовом порядке стали врать, что в эту ложь верят. Марксистко-ленинское учение, диалектический материализм, или, как действительно справедливей называли его же адепты, диамат смог подвигнуть большевиков на убийства священников и разрушение храмов (что при Ленине и Сталине, что при Хрущеве), но добиться безверия оказалась кишка тонка. Даже изначально, с детства, неверующие, не подвергшиеся никакой церковной пропаганде приходили к убеждению в существовании Бога как высшей творческой силы, в верховной власти которой находится всё сущее.

Со временем для меня стало очевидно, что Бог избрал именно внецерковный путь обращения к себе думающих людей как самый незаметный для окружающих и особенно для КГБ. И, кстати сказать, он оказался самым эффективным. Поток мыслей течет бесшумно и незаметно, логика устремляет его к правильным выводам. Ложь разоблачена, истина торжествует. Что может быть изящней такого парадоксального, на первый взгляд, метода, при котором отрицается постылое отрицание? Да еще без посторонней помощи.

Умалчивать и притворяться нас выучили очень хорошо, погрузив в атмосферу беспрерывного террора. Казалось, правителям можно было только радоваться. Никакого гласного сопротивления — одиночки диссиденты, о которых народ и не слышал, не в счет, — никакой видимой угрозы владычеству коммунистических господ. Но покоя им не было. Они знали, что все врут, честно глядя им в глаза, как это делали они сами. Врут про грядущее торжество коммунистических идеалов, врут про то, что Запад гниет и вырождается, а мы идем от победы к победе в соревновании с капитализмом, выполняя один пятилетний план за другим. Не скажу, что я слышать всего этого не мог. Мог, потому что давно привык. Но горох уже отскакивал от стенки. У меня, как поголовно у всех, выработался бесподобный, высококлассный иммунитет.

Разумеется писатели, точнее члены союза писателей СССР, обязаны были не только поглощать демагогическое вранье, но и принимать активное участие в его изготовлении. Именно в этом власть видела главное содержание и смысл деятельности советских писателей. Писателям все это объясняли — и мне тоже. Но «правильно понимающих» свое место и обязанности в социалистическом обществе было на удивление мало — вместо запланированных ста процентов каких-нибудь процентов двадцать пять. Правда, именно они занимали все начальственные посты в Союзе советских писателей, но литературу, притом опять-таки на удивление хорошую и правдивую, делали не эти начальственные попки.

Да, кстати, если я решу частично или полностью осуществить план исчезновения, мне понадобится произвести отвлекающие маневры и перед Союзом писателей. Для упрощения догляда в нем учреждены различные секции, в которых писателям предлагается обсуждать свои творческие планы и законченные произведения, а также откликаться на злободневные нужды и заботы родной страны и кормящего их государства. Писатель, намеревающийся преуспеть, должен активно «работать» в секции и как можно чаще оказываться на глазах начальства, исполняя роль инженера человеческих душ по образцам, одобренным ЦК КПСС. Меня тоже «попросили-обязали» прибиться к какой-нибудь секции, и я после некоторых размышлений выбрал для себя секцию писателей, пишущих о природе. С некоторой натяжкой тематика моих произведений соответствовала профилю этой секции. От участия в регулярных заседаниях я уклонялся под предлогом удаленности своего жилья от центра столицы и ввиду частых поездок на эту самую природу. Так что в секции я бывал очень нечасто, однако бывал — приходилось.

К этому вынуждали и денежные дела, и необходимость запасаться разными справками и письмами, удостоверяющими мои намерения и содержащими просьбу к тем или иным местным властям оказывать мне помощь в сборе материалов и перемещении по подведомственным им территориям. Нередко это действительно приносило пользу. Командировка от Союза писателей открывала доступ в закрытые для свободного посещения зоны. Письмом с просьбой о помощи можно было помахать перед лицом авиационного начальника, когда требовалась переброска по воздуху, а на подходящих трассах не было ни одного борта, — в современных условиях это было нечто вроде тех подорожных, которыми господа проезжающие размахивали во времена Пушкина перед станционными смотрителями, требуя лошадей. Ждать в России приходилось долго во все времена, но лошадей в конце концов давали, как и место в летательном аппарате. Короче,

из Союза писателей целесообразно было исчезать с его же благословения, с выданными им же бумагами. Но сделать это надо было так, чтобы не вызвать никаких подозрений и по возможности сбить с толку преследователей неопределенностью указаний о маршруте следования и целях сбора материалов.

Плохо только, что в командировке всегда указывался срок возвращения. Существовала опасность, что поднимется шум, если «командированный» не вернется. Тогда пойдут письма о пропавшем писателе соответствующим секретарям крайкомов или обкомов с просьбой о поиске и, разумеется, поставят в известность органы. Если поиски будут достаточно интенсивными, меня смогут найти. Но даже при неудаче поисков получится нехорошо, потому что многим людям придется оставить свои дела, прочесывать труднопроходимую местность, облетать большие территории в надежде обнаружить мой след. Короче, надо было придумать, как избежать подобного поворота событий.

Видимо, лучше всего было выправить командировку на максимально долгий срок, не меньше двух лет — под предлогом «вживания» в шкуру промысловиков для достоверности описания их жизни. Через два-три года обо мне, возможно, забудут. Кстати, тут можно было использовать то обстоятельство, что после выхода в свет «Северо-Восточных полигонов» мною заинтересовалась секция писателей, пишущих на производственные темы. Меня пригласили в секретариат Союза и усиленно советовали подумать о переходе в эту секцию. Значит, можно было по вполне уважительной причине открепиться от секции писателей, пишущих о природе, а после «забыть» о вступлении в новую. В секретариате мне прямо дали понять, что благосостояние «производственников» куда как превышает благосостояние певцов родной природы, поэтому переход выглядел вполне оправданным. Пользоваться расположением идеологического отдела ЦК мог только член производственной секции. А расположение партаппарата — это и лучшие дома творчества, и членство в разных общественных организациях, находящихся на виду у прессы, и, следовательно, бо́льшая известность, и, возможно, получение орденов и государственных премий, а главное — частое переиздание сочинений. Откровенно говоря, тянуло поднажиться, но я все-таки решил не делать этого. Расположение со стороны ЦК — это и особенно пристальный догляд, а на кой он мне нужен, особенно теперь, когда я собрался вообще ускользнуть от какого-либо догляда.

Слава Богу, не поддался я и попыткам затянуть меня в